Биография Цветаевой После России

В мае 1926 года суждено было соединиться трем поэтическим путям образовался великий треугольник – Пастернак – Цветаева – Рильке, с центром – в поэтическом сердце Цветаевой. Трех европейских поэтов соединили трагические обстоятельства – смертельная болезнь Рильке, о которой никто из его друзей не догадывался, духовное одиночество Цветаевой, переживавшей свою оторванность от России, несвобода и духовный плен Бориса Пастернака.

Райнер Мария Рильке был старшим в этом треугольнике. Ему исполнилось к тому времени 50 лет. Он был крупнейшим немецкоязычным поэтом XX века. В апреле 1899 Рильке впервые посетил Россию. Леонид Осипович Пастернак, известный художник, отец Б. Пастернака, познакомил молодого поэта с Львом Николаевичем Толстым. После этого визита Рильке углубленно занялся изучением русской культуры. Он читает в оригинале русских классиков, переводит на немецкий язык «Чайку» Чехова, стихи русских поэтов. Цветаева и Пастернак в годы войны и революции были почти не знакомы. По словам Цветаевой:

«Три-четыре беглых встречи. – И почти безмолвных, ибо никогда ничего нового не хочу.

- Слышала его раз, с другими поэтами в Политехническом музее. Говорил он глухо и почти все стихи забывал. Отчужденностью на эстраде явно напоминал Блока. Было впечатление мучительной сосредоточенности, хотелось – как вагон, который не идет – подтолкнуть».

Пастернак, со своей стороны, так же вспоминает случайность их первых встреч.

Уже после отъезда Цветаевой в Берлин Пастернаку попались изданные в 1921 году «Версты». Он прочел сборник и написал Цветаевой длинное восторженное письмо. Спустя тридцать пять лет Пастернак расскажет об этом в автобиографии.

«В нее надо было вчитаться. Когда я это сделал, я ахнул от открывшейся мне бездны чистоты и силы. Ничего подобного нигде кругом не существовало... Не возьму греха на душу, если скажу: за вычетом Анненского и Блока и с некоторыми ограничениями Андрея Белого, ранняя Цветаева была тем самым, чем хотели быть и не могли все остальные символисты, вместе взятые. Там, где их словесность бессильно барахталась в мире надуманных схем и безжизненных архаизмов, Цветаева легко носилась над трудностями настоящего творчества, справляясь с его задачами играючи, с несравненным техническим блеском.

Весной 1922 года, когда она была уже за границей, я в Москве купил маленькую книжечку ее «Версты». Меня сразу покорило лирическое могущество цветаевской формы, кровно пережитой, не слабогрудой, круто сжатой и сгущенной, не запыхивающейся на отдельных строчках, охватывающей без обрыва ритма целые последовательности строф развитием своих периодов.

Какая-то близость скрывалась за этими особенностями, быть может, общность испытанных влияний или одинаковость побудителей в формировании характера, сходная роль семьи и музыки, однородность отправных точек, целей и предпочтений.

Я написал Цветаевой в Прагу письмо, полное восторгов и удивления по поводу того, что я так долго прозевывал ее и так поздно узнаю. Она ответила мне. Между нами завязалась переписка, особенно участившаяся в середине двадцатых годов, когда появилось ее «Ремесло» и в Москве стали известны в списках ее крупные по размаху и мысли, яркие, необычные по новизне «Поэма Конца», «Поэма Горы» и «Крысолов». Мы подружились».

Переписка Цветаевой и Пастернака длилась с 1922 по 1935 год.

И Пастернак для Цветаевой стал истинным открытием. Первым ее потрясением становится пастернаковская книга «Сестра моя – жизнь». Пастернак для Цветаевой – световой ливень. Явление редкой лирической силы.

Мир подлинной любви для Цветаевой тот, где происходит слияние душ, а не тел. Эта любовь – особая. Образ ее поэтической любви – рукопожатья без рук, поцелуи без губ. В одном из ее стихотворений 1922 года есть такие слова:

В мире, где реки вспять.

На берегу – реки,

В мнимую руку взять Мнимость другой руки.

«Когда вы любите человека, вам всегда хочется, чтобы он ушел, чтобы о нем помечтать», - говорил ей Волошин в 1911 году. Цветаева стремится освободить нахлынувшие чувства от «земных уз».

Ее любимый образ – прикосновенье, стиль ее поэтической походки в воображении

- «прокрасться, не оставив следа».

«Я не живу на своих устах, и тот, кто меня целует, минует меня», - пишет она Рильке 22 августа 1926 года. «Не хотеть» – один из лейтмотивов ее писем к нему. В них происходит именно касанье несуществующих «мнимых рук», соприкосновение «в слове», встреча «в духе». Для Цветаевой такая «встреча» не игра воображения, Цветаева создает виртуальную, как бы мы сказали сегодня, реальность – реальность «души», реальность любви в художественных снах-письмах.

«Сон» – прообраз иного мира, в котором живут и встречаются души. Общение «во сне» было для Цветаевой ощутимее, чем общение наяву.

«Мой любимый вид общения – потусторонний – сон: видеть во сне», - пишет она Пастернаку 19 ноября 1922 года.

Общение с поэтами приводит Цветаеву в творческое, почти экстатическое состояние. Она с головой бросается в новую реальность, целиком отдаваясь ей, вкладывая в свои письма всю свойственную ей страстность, порывистость, неистовость. Она зачастую не видит реального, земного человека.

С этим связаны и высочайшие взлеты, и трагические падения цветаевского «жизне- творчества».

Почти забыв о своем собеседнике, спеша выговориться о своем наболевшем, Цветаева не почувствовала странной интонации в письмах Рильке, где он отказывал ей в надежде на близкое свидание, зная, что смертельно болен. Смерть Рильке потрясла ее, это была внутренняя катастрофа, от которой она не могла себя спасти или защитить. Реакцией на смерть друга стало стихотворение «Новогоднее», лирический шедевр Цветаевой, которому Иосиф Бродский посвятил целое исследование. До конца жизни

Цветаева винила себя за черствость и эгоизм. «С тех пор, как его не стало, у меня нет ни друга, ни радости», - признавалась она в 1930 году близкой приятельнице Рильке.