Биография Толстого «Прелесть Ясная». Любовь
В Ясную Поляну Толстой вернулся со сложным чувством: переполненность впечатлениями и душевная усталость.
«Прелесть Ясная. Хорошо и грустно. Но Россия противна, и чувствую, как эта грубая, лживая жизнь со всех сторон обступает меня».
После большого путешествия, после глубоких размышлений, которые настигали его в дороге, Толстой словно бы оказался опять в начале своего пути. В который раз, повторяясь, он записывает в дневник мысли о своем назначении:
«Главное — литературные труды, потом семейные обязанности, потом хозяйство».
Хозяйство, по его мнению, необходимо «оставить на руках старосты, и пользоваться только двумя тысячами, остальное употреблять для крестьян».
Толстой начал выпускать крестьян на волю без выкупа, но с выгодным для них оброком, то есть с оговоренной ежегодной платой. Крестьяне с недоверием восприняли и этот шаг своего помещика, неохотно шли на оброк.
В одном из писем Толстой в то время писал:
«В России скверно, скверно, скверно. В Петербурге, в Москве все что-то кричат, негодуют, ожидают чего-то, а в глуши тоже происходит патриархальное варварство, воровство и беззаконие... Приехав в Россию, я долго боролся с чувством отвращения к родине и теперь только начинаю привыкать ко всем ужасам, которые составляют вечную обстановку нашей жизни».
После поездки за границу, после многих впечатлений и разочарований Толстой чувствовал в себе перемену взгляда на жизнь.
«Вечная тревога, труд, борьба, лишения — это необходимые условия, из которых не должен сметь думать выйти хоть на секунду ни один человек... Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость».
О крайне напряженном, «надрывном» состоянии души Толстого в это время свидетельствует поразительная запись в дневнике, где соседствует мысль о смерти и огромная жизненная энергия:
«Мне все кажется, что я скоро умру. Лень писать с подробностями, хотелось бы все писать огненными чертами».
Разочарования, которые приносила жизнь графу Толстому, вступали в противоречие с нерастраченной энергией художника, стремившегося эту жизнь описывать.
После возвращения из-за границы Толстому казалось, что жизнь его стала однообразной. Он часто выезжал из Ясной Поляны в Москву, в Петербург, но эти поездки не приносили ему событийного удовлетворения — он жаждал деятельности. Он по- прежнему пытался писать в правительство записки с предложениями по крестьянскому вопросу, предлагал своим друзьям-литераторам осуществить идею нового литературного журнала — но его идеи не находили должного отклика.
Тридцатилетний человек чувствовал себя постаревшим. До сих пор жизнь его состояла из важных и больших событий. Кавказ, Крым, литературное признание, поездка за границу, попытки устроить жизнь собственных крестьян — все это соответствовало порывам деятельной натуры Толстого. И вдруг началась жизнь, знакомая во всех своих внешних проявлениях: яснополянский быт, литературные и светские будни Москвы и Петербурга... Он много писал, работал, печатал свои новые произведения, но собственно литературной жизни Толстому было мало.
Как только он чувствовал разочарование в жизни, то всегда искал причину в себе самом. Мысль о том, что деятельная жизнь — его долг, не покидала Толстого. Быть счастливым можно только тогда, когда приносишь счастье другому — иначе он не думал никогда.
Толстой захотел полюбить. Дневники этого года пестрят оценками знакомых женщин, описанием того идеала, который он выстроил в своей душе. Письма к соседке по имению Валерии Владимировне Арсеньевой напоминают нравоучительные трактаты о взаимоотношениях людей, словно Толстой сам себе старается объяснить место жены и мужа друг подле друга.
«Поверьте, ничто в мире не дается без труда — даже любовь, самое прекрасное и естественное чувство, - писал он. - Нам предстоит огромный труд — понять друг друга и удержать друг к другу любовь и уважение».
Толстой требовал от будущей жены самопожертвования ради главного дела, которому посвятит себя муж: «Сделать сколько возможно своих крестьян счастливыми».
Когда уже велись разговоры о свадьбе, Толстой неожиданно, без объяснений, уехал
— почти сбежал. Он понимал, что нарушает принятые в приличном обществе законы, но ничего не мог с собой поделать: слишком чувствовалась в его отношениях с Арсеньевой искусственность и нарочитость. Впоследствии в повести «Семейное счастье» Толстой представил, что могло бы получиться из их романа с Арсеньевой. Увлекшись женщиной, герой «Семейного счастья» пытается внушить ей свои взгляды, перевоспитать ее. Он женится на своей избраннице, но у них нет общих чувств. Чувство нельзя «сделать»; муж и жена глубоко несчастны.
Толстой был по-настоящему очарован своей тетей Александрой Андреевной Толстой, которая была старше его на десять лет:
«Прелесть Александрин, отрада, утешение и не видал я ни одной женщины, доходящей ей до колена».
Лев Николаевич и Александра Андреевна понимали, что их чувства друг к другу намного сильнее родственных отношений. Но слишком много препятствий было между ними — родство, возраст...
Тридцатилетний Толстой записал в дневнике:
«Надо жениться в нынешнем году — или никогда».
Никакой другой год не внес в дневник Толстого столько женских имен. Все они лишь увеличивали разочарование:
«Любви нет».
«Шел с готовой любовью к Тютчевой. Холодна, мелка, аристократична. Вздор!»
«Княжна Щербатова швах».
«Щербатова прелесть. Весело целый день. С Тютчевой невольность и холодность».
«Чичерина мила».
«Вечер у Валерии. Она недурна».
«Я почти был готов без любви спокойно жениться на ней [Тютчевой], но она старательно-холодно приняла меня».
Была еще одна любовь — к яснополянской крестьянке Аксинье Базыкиной.
«Видел мельком Аксинью. Очень хороша. Я влюблен, как никогда в жизни. Нет другой мысли. Мучаюсь».
После рождения сына Толстой едва не женился на Аксинье — но, видимо, так и не решился ввести крестьянку в спальню своей матери.
Чувства Толстого были настолько неспокойными, живыми, осязаемыми, он настолько ясно их обдумывал, что вряд ли таким чувствам могли найтись похожие — встречные. О его душевном состоянии в то время свидетельствует незначительная на первый взгляд фраза, которой Толстой начал одно незаконченное произведение:
«Он не мог ни уехать, ни остаться... »
Толстой словно страдал от спокойной жизни. Он вспоминал Кавказ, и в этих воспоминаниях чувствовалась ностальгия по прошедшим временам:
«Я был одинок и несчастлив, живя на Кавказе. Я стал думать так, как только раз в жизни люди имеют силу думать. У меня есть записки того времени, и теперь, перечитывая их, я не мог понять, чтобы человек мог дойти до такой степени умственной экзальтации, до которой я дошел тогда. Это было и мучительное, и хорошее время. Никогда, ни прежде, ни после я не доходил до такой высоты мысли, не заглядывал туда, как в это время, продолжавшееся два года. И все, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением».