Св.Паисий Святогорец
1.
Пение соловья разбудило меня.
Он звал Солнце, он звал его животворящее тепло, его свет, нежно умоляя его вернуться, он убеждал Его в своей преданности и ничтожестве. Его свист вспорол меня, ударил по перепонкам, оглушил, взорвал мои основания – я не смог ему сопротивляться, я просто стоял и слушал, бежевая небесная кисея шла трещинами высохших фруктовых деревьев, а соловей пел мне.
Он пел о том, что после того, как построил дом, нужно зажечь в нём свет, перед рождением действия нужно насытить его мыслью, перед тем, как прощаться навсегда, нужно впустить это «навсегда» в свою сердцевину, охватить его, почувствовать, а потом обречь себя на него. Соловей читал мне приговор со своей ветки, его пение полосовало обнажённые нервы и прокладывало мосты к невидимому – мне и ещё легиону слушателей. Было утро, все шли на работу. Но тут запел соловей – и что-то оборвалось, исчерпало себя, разом выцвело и опало под ноги. Он звал Солнце, и голос его был знаком нам. Мы шли на работу, но вдруг не осталось ни работы, ни нас самих – на ветви сидел соловей, и взошло Солнце.
…….
Я спросил Его однажды, Солнце ли то солнце, что начертано в пепле чьей-то рукой?
Он молчал. Мы сидели на лавке под большим навесом, а вокруг лил дождь. Бамбук нелепо торчал позади нас, и я слышал его шёпот, слышал, как он продолговатыми языками своих листьев лакал животворную воду, я подозревал, что для него нет ничего обыденного.
И я, и Учитель сидели, а дождь лил вокруг нас. Бамбук неспешно пил воду.
Вдалеке послышались чудные звуки, дивные песнопения под игру волынки.
Кто это? – спросил я.
- Носители Креста.
- Что они делают?
- Идут на Священную Войну, разумеется, - ответил мне Учитель.
Отряд поравнялся с нами. Впереди ехал седой всадник в помятых доспехах на рослом коне. Он был одноглаз, а в руках его трепетало от сырого утреннего ветра белое знамя со златым Солнцем. Шли волынщики, извлекая чудесные мелодии, исполнявшие душу благородным волнением, шла пехота – златовласые сероглазые юноши – полубратья. Все как один были статны, на их щитах была изображена собака, лежащая у входа в Храм Истины. Они шли и пели гимны святым, а слава их неслась впереди, наполняя подворотни благоговейным шёпотом.
Я просился с ними, но юноши лишь смеялись. Когда я подбежал к капитану, взмолившись, он молча оттолкнул меня с дороги в грязь. Я лежал, выталкивая языком комья маслянистой земли, сотни латных сапог колотили жижу, а сверху – под самым небом – слышались гимны, изрекаемые невидимыми устами, кружились мириады ангелов, жрецы Распятого Бога несли в руках Святые Дары, и там, где слышалась поступь верных, тьма отступала. Капли дождя катились по наплечникам.
Когда отряд скрылся из виду окончательно, я вернулся к Учителю, сев у его ног. Дождь лил вокруг нас. Бамбук неспешно пил воду.
…….
Белые кружева вились вокруг ослепительно – черной кожи. В камере капала вода, где-то снаружи прогуливался часовой.
Всё, что ей оставили, - Библию, сменное бельё и перо с чернилами. Аккуратный почерк заключённой ложился на поля Книги.
«Читайте это, не брезгуйте. Главное условие – родные берега, знакомые воды. Они должны потеряться из виду, исчезнуть. Вы не можете их не отбросить, чтобы ожить. Читайте внимательно, мы нуждаемся друг в друге, мы жаждем друг друга. Вы же помните это стихотворение – вы сами когда-то мне его рассказывали –
«Кишки, открытые тебе, кричат…
Желание крошит, а поцелуй кровавит…
Я рана, уголья печи, я жажду новой пытки.
Я рана, рытвины на мне ты поцелуем вытки»
Ваше Величество, помните, как было до нас?
Знали ли они что-то о Личности? Если не было бы Матери, открылся ли бы им космос? Знали ли они что-то о Вечности?
Читайте, что я вам пишу, не отвлекайтесь. Эрос – благодаря ему возникло искусство, прорицания, гадания, заклинания, жреческое искусство. Везде, где неполнота болезненна, мужчины ломают друг об друга копья. Будьте осторожны – помните хорошо, что такое символ. Предмет, разделённый в себе самом – любовь – безумие, когда любовник тянется к своему отражению на поверхности озера. Или когда неполнота зачинает от полноты, это называли вечным двигателем и пытались приспособить под свои нужды, не понимая, что поместив Пороса в лабораторию, человек сделал Пению бесплодной. Perpetuum mobile – активное мортидо – тяга к смерти, для того, чтобы ожить. Читайте внимательно, и помните главное – потеряйте из виду знакомые воды. Отправляйтесь в плавание сразу же, как получите моё письмо, не медлите, от этого зависит слишком многое.
И да будет Вашему Величеству путеводно, что
Я люблю вас».
2.
Если кто – то попросит вас выразить суть мужского в трёх словах, скажите ему их – память, логика и этика. Когда память обнажает себя, больше не выйдет что-либо запомнить – память нужна для того, чтобы законсервировать вечность в мiре изменчивого. Когда помнишь – обладаешь промежутком. Однажды почувствовав аромат Космоса, вспоминать больше нечего – все перемены предстают как манифестации Единого, промежутки уступают Целому, смерти больше нет.
Чтобы подчинить множество единству, нужна логика, нужно соврать, что А=А. Это тот же принцип, что и в памяти – когда логика обретает себя, А не равно А. Когда логика соприкасается с памятью, обёрнутый в одежды этики рождается мужчина, возникает государство, частная собственность, война, культ, свет, бессмертие и – любовь. Но тут нужно уточнить, что любовь эта тоже нуждается в своём мужском своеобразии, и пока в мужчине есть место женщине, он не абсолютен, его светоносное спит. Пока между мужчиной и женщиной есть соотносительность, нет ни мужчины, ни женщины, и появление их требует собственной, специфической кулинарии.
…….
Я сидел у ног Учителя. Шли годы, а я всё сидел. Учитель молчал, а я писал безобразное – картины, отвратительную музыку.
В одной из газет меня даже напечатали :
«Куб – более не геометрическая фигура, - писал я. Это новый объект, посредством которого мы пытаемся изобразить вечность, создать новый набор обстоятельств – и поддерживать ими вечную жизнь красного жреца, побеждая смерть. Смерть жреца не является смертью, он жив, вечен, и символ этому – новый объект, принимающий форму куба. Проход в куб к телу красного жреца это первый шаг в вечность, в новое будущее».
Когда я принимался кого-то любить, это тут же превращалось в похоть. Когда я говорил что-то, я тем самым сотрясал пустоты и очерчивал остроту своего ума, на этом всё и заканчивалось. Когда я помогал кому – то, это поило моё самолюбие, и не более.
«Поступки измеримы любовью», - говорил мне Учитель. В моём доме холодно и темно, и горе тому, кто не спасся от моих объятий. Мой голос – гимн вечному холоду, мои слова теряются в ледяных степях, нас легион – безобразных, идущих на работу.
- Почему рассыпаются империи? – спрашиваю я.
- Потому что ты – женщина, - отвечает мне учитель. Я сижу у его ног и глупо моргаю. Лунный свет брезжит круглыми глазами и хозяйничает в степи, как хочет. Мы идём на работу, дует ветер и наполняет собою парус, течение правит мусор в потоках грязной воды. Нас легион, и мы безобразны, мы движимы ударной волной, похотью или голодом – ветер, течение задаёт нам ход в пустошах.
- Империи строились мужчинами. В давние времена названия вскрывали суть вещей, поступок был таинством, а высшие порядки усилиями Героев обретали свои очертания здесь, у нас. Это была эпоха мужчин – но теперь все империи пали, а для того, чтобы вызвать движение, нужно сыграть на пирамиде потребностей. Было время, когда люди играли на инструментах, теперь – как правило, на пирамиде Карнеги.
Я сижу и глупо моргаю. Дождь льёт вокруг нас, бамбук неспешно пьёт воду.
…….
Запястье, стянутое белым манжетным кружевом, выводит округлый почерк. Перо ныряет в чёрную тушь, и чёрная рука выводит чёрные буквы. Смоль выбившихся из-под короны волос забрызгана лунным светом, продавленным сквозь решётки окна. Капает вода, за дверью слышна поступь часового.
«Ваше Сиятельство» - пишет она мне, «осталось слишком мало времени. Стерегитесь соблазнов. Когда они придут, чтобы отнять у вас что есть – отдавайте. Будьте осторожны – вам будут шептать, уверяя, что можно оставить себе хоть что-то. Помните слова Учителя:
«кто хочет душу свою сберечь, тот
потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня,
тот обретет ее».
Безобразным надлежит очистить нас, придать нам тело и очертания. Бесформенным, абразивным морем они будут течь вокруг, когда мiр станет падать. «Ещё раз, и это будет скоро, Я потрясу небо и землю,
море и сушу» - говорил Вам Учитель, всегда держите эти слова в памяти, и не вздумайте лечь спать. Отдавайте всё, соглашайтесь на любые пытки – тело должно исчерпаться, смерть должна наступить в совершенстве. Не препятствуйте ничему, и говорите «да»».
На белую бумагу капают слёзы. Чёрные пальцы обмакивают гусиное перо в чернила и продолжают :
«Поймите меня, иначе ничего не выйдет. Мы не можем реставрировать Уклад, если не придёт легион безобразных. Если в вашем сердце останется потаённый угол, что будет с ними в согласии, всё обречено. Потому не противьтесь злому – дайте им вас очистить, обретите Корону, и тогда вы воссядете на Северном Троне, и владения ваши будут простираться необъятно. Берегитесь – если смерть не будет принята с готовностью, вы можете погибнуть. Вы сами говорили мне, что смерть боится тех, кто не боится смерти.
Спешу уведомить вас в своём нижайшем почтении и послушании,
Ваша Мария – Антуанетта».
…….
Пустоши наполнены звоном стали, летит щепа – крошатся щиты и кости, мужчины грызут друг друга зубами, грохочут залпы, пенится кровь под ногами живых, стонут и захлёбываются раненые. Золото испытывается огнём, и полчища скрелингов как горох сыплются наземь. На холме высится седая фигура, на древке развевается Солнце, штыки рвут одежду и сухожилия, а на подступах орудуют валькирии и красный крест. Включаются всё новые резервы, количественность воспаляется, и кажется, что вся степь катится и колышется грязно-кровавым морем, пенясь, разрезаемая манёврами броненосного флота, что несёт на своих щитах сторожевую собаку. С неба падает пепел, удушливая гарь давит грудь и режет глаза. Чёрные толпы накатывают шестибалльными волнами, тёмные течения закручиваются в воронки и всё катятся, и конца им не видно.
3.
Толпа ворвалась в покои моментально, как волна. Она выдавила стёкла, разорвала собой тишину, продавила борозды на паркете. Самые горячие легионеры принялись колоть штыками портреты старых династий. Благородные лица – с полотен и вытащенные из своих постелей - уродовались винтовочными пулями и прикладами, из рояля изрыгали похабную, генитально – пищеводную брань, из погребов гейзерами било драгоценное вино, лилась кровь, женщин и мужчин насиловали. Дворецкого повесили на старой люстре и ножом срезали кожу со ступней ног. За вечер ему предстояло полностью вытечь из своей упаковки. Кружились бесовские хороводы, дымный чад заволакивал потаенное, бессознательное рывками пробивалось на поверхность.
«Не прячьтесь, Ваше Величество. Виват, живите вечно, но будьте же тверды в приятии смерти!»
Лишившись раковин ушей и носа, я просил только об одном – сохраните моючерепную коробку, не пробивайте её. Лоскутами снимаемая кожа обжигала адским холодом, нервная система изнемогала судорогами, беззубые лица сыпали сигаретный пепел в мой раскрытый воплями рот.
Бежевая кисея расстилалась над нами, гниющие розы симметрично пересекали зелёные лужайки с завявшей травой. Говорили, что так будет, но никто не верил. Более того – никто не думал, что это его рук дело, что он причастен ко вселенскому злу, что по его вине Солнце – зашло.
Слёзы наворачивались мне на глаза, время от времени я падал на колени. Моё искорёженное тело вволокли на задний двор. Вокруг лежали босоногие женщины в забрызганных кровью и желчью ночных рубашках, скот, кошки и собаки. За столом на опрокинутом набок ящике сидел комиссар и сосредоточенно листал толстенные списки. В воздухе стоял запах надуманного мессианства, раболепной, безответственной исполнительности и крови. Люди в стёганых телогрейках полезли на колокольню. Солнце, венчавшее её, полетело в грязь, на её месте тут же умирающей рыбиной затрепыхалось на промозгшем ветру знамя красного жреца. Пятиконечник на нём обрамляли тринадцать колосьев, нечистые лозунги кричали популистскую бессмыслицу, раздался следующий залп, а потом комиссар назвал и моё имя.
…….
Грязные руки собрали в пучок копну чёрных волос. Затылок выбрили, ночная листва лоскутно осыпалась с чёрных плечей.
Всё было готово, во дворе стояли легионеры, барабан нервно жужжал, массы голосили в восторге. Королева проехала в клетке через весь город, на её решётках висели нечистоты, отовсюду сыпалась брань и проклятия.
Всё было готово.
На эшафоте стоял рослый человек с завязанным лицом и щуплый студент в бирюзовом пиджаке. Бежевая кисея отбрасывала бледные тени, жиденькие бороды судей бестолково кивали в такт колебаниям масс. Студент выступил с обвинительной речью. Он сказал, что подсудимая виновна в нарушении аксиомы Оккама и была уличена в сообщательстве с партизанами Юнгера. Были предъявлены фальшивые переписки, были даны ложные клятвы.
Безобразные дети играли в траве коровьими костями. Какой-то мужчина с неровными усами перелез через ограждение и, опередив растерявшихся легионеров, ударил Королеву по лицу, наотмашь. Публика взревела и проломила ограду. Охрана тщетно пыталась удержать строй, чёрное тело, обёрнутое в белое схватили десятки рук. Шёлк с треском рвался в бушующем океане. Чернь растаскивала Королеву по частям – грузный господин в засаленной жилетке визгливо закричал «тяните, тяните её» связки четвертуемой натужно захрустели, но тут раздался залп, и орущее море с грохотом посыпалось на мятую траву.
Под огнём удалось кое – как восстановить порядок. Пришедшие в себя блюстители прикладами загнали двуногих обратно за спешно собранный забор, а в жирной спёкшейся массе остались сотни отпечатков обуви, мужчина в жилетке, двое гвардейцев и нелепый шалаш кровавых лохмотьев, покрывающий изодранную кожу Приговорённой.
Мясник с топором выволок её наверх, в обозрение жадным взорам. Студента стошнило, злые дети ухмылялись, под нарядными безвластными триколорами бесновалась толпа.
Лицо, уложенное в зловонную свернувшуюся выбоину, обнажило выбритый затылок. Из – под содранной коры ослепительно зияли рёбра, отозвавшиеся истошным рёвом после того, как в них угодил сапог палача.
Их осталось двое – прекрасная осанка чёрной Королевы и - количество. Становление, инерция, волнующееся сомкнулось на жилистых руках убийцы. Небо прохудилось, студент вытер подбородок платком, а на выдавленные в грязи следы лёг первый, неловкий мазок Зимы. Нежный, пушковый снежок осторожно ступал по распаханному стадом полю, залетал в дымящиеся ноздри и укладывался на растоптанные пальцы Подсудимой. Остатки чёрной копны скатались грязным полотенцем, раздался удар.
…….
Поле, вспаханное воронками, усыпанное тлеющей бронетехникой, удобренное раздавленными, разодранными, изуродованными – поле дымилось. На холме, за рядами проволочных заграждений, лежало два десятка рослых юношей. На разбитых щитах виднелась сторожевая собака, в окоченевших руках сумеречно блестели затупленные стальные обломки. Их сероглазые лица были неузнаваемо иссечены, а посередине, утыканная стрелами, как ёж, на четвереньках ползла седовласая фигура. Она ползла прямо под ноги спешившимся степнякам, что топтали кривыми ногами Белое Знамя. Их узкие глаза источали проклятия всюду, куда бы ни пал их взор, они плевали на землю, а искажённые печатью вселенской злобы рты извергали зловонные проклятия. Это были их степи – это был их дом, покрытый стадами коротконогих коней и кучами навоза, палатками и жирными объедками.
Старец полз к знамени, исчезавшему под нечистыми ногами скверных, он был густо утыкан короткими стрелами с волокнистым оперением, серая сталь доспехов – изрублена. Он потерял второй глаз, но ощупь святого знамени влекла его.
На полях круглым почерком выведено – «Память да обретётся через беспамятство, зрение пробьётся через слепоту, а Жизнь Вечная воцарится, лишь утонув в водах становления. Это мой последний аргумент в пользу мореплавания, Ваше Величество. Я жду вас».
Когда сил совсем не осталось, он упал лицом вниз. Нет, там не было отчаяния – древние гимны повествуют, что перед тем, как от грязной толпы отделился один из скрелингов, чтобы выстрелить ему в затылок, закованная в латную рукавицу рука вывела в пепле лучезарное Солнце.
Следом раздался выстрел, а ещё спустя мгновение где-то в дыму, серый и незамеченный – запел соловей.
Так повествуют древние гимны.
…….
Когда воздух в Её лёгких закончился, топор ударил неточно – шея - запястье, шея - ветвь, шея – муза повисла на широком лоскуте кожи. Рисовой бумаги, золотой фольги. Растоптанные пальцы свело судорогой.
Но тут случилось непредвиденное - на ветвь облысевшей ивы, впадающей своими ветвями в воды Сены приземлился соловей. Алая кровь заливала белые кружева, топор делал свой второй выстрел, но в следующую секунду раздалась трель, и сумерки отступили. Певец звал Солнце, в его молитве содержалась сама нужда, сама необходимость, преданное служение Превосходящему и – восторг.
Чёрный насос вытолкнул на эшафот последние капли пенящейся родословной, вестник надрывался на иве…
Взошло Солнце.
4.
Афродита, стерильная, исконная, изначальная первоматерия.
Твоя кожа черна и поглощает свет, твои губы – колодец, в который падают зазевавшиеся странники. Твоя жизнь – чистый грех, и убийство для тебя – инстинкт. Ты жестока и неполноценна, твоё ремесло – вымогательство и соблазн.
Когда лев возлёг с ягнёнком, он не перестал быть львом.
Когда Солнце зашло, оно не погасло.
Я ответил тебе - "Я знаю слишком мало мiров, чтобы отказываться. Я слышал, что это не больно. Я хочу больно - уничтожь единственный мiр, который я знаю, открой же мне новые. И - я хочу больно.
Только так, и никак иначе, я могу завоевать право разместить на своём щите собаку".
"Не медли",- говорю я тебе, запах хвои, и луна пустотно блестит в чернотах твоих волос.
Меня принесли служительницы твоего тёмного культа, ты варила меня в моём черепе, кипятила в собственном соку и мучила. Мужское и женское требуют особой кулинарии – Учитель говорил, что империи рушат женщины, ты писала мне письма из заточения, я внял им и бросился в Плавание.
Валькирии кружили вокруг, пар поднимался вверх, стояла самая непроглядная ночь, и твоё присутствие ощущалось лишь обонятельно – в ванной из собственного существа я всё же чувствовал аромат твоих волос, ты была где-то рядом – чёрная и поглощающая свет. Манящая пропасть, крепкая рука смерти и небытия. Я истошно кричал, лишаясь остатков рассудка в океане бесконечных мучений, как вдруг всё закончилось.
…….
Мы вошли в тронный зал – рука об руку.
Солнцу ничто не препятствовало – всё было в нём и Оно – во всём. Соль Инвиктус – он был на знамёнах и гербах двенадцати родов, чьи представители стояли строгими порядками – иерархически – по бокам шествия. Мы прошли до самого Трона – вот так, посреди строгих линий чистой власти, исключительного, идеального благородства. Мы плыли в стране, где молоко и мёд, плыли чтобы править им. На мои плечи возложили Мантию, голову увенчали Короной. На спине огромного Трона был расположен мой герб – собака, лежащая у подножия Храма Истины. В воздухе вились непередаваемые запахи, а названия совершенно выражали суть вещей. Тонкие сплетения нетварного света насыщали собой небо, твои чёрные пальцы покоились на поручнях по левую сторону от меня. Я занял своё место, и благородные как один преклонили колено.
…….
Я очнулся.
Все мы шли на работу – я и ещё легион безобразных. Бежевое небо шло трещинами облысевших ветвей, по лестнице вперемешку спускались женщины и мужчины, социалисты раздавали газеты.
Лестница шла вниз по склону – там, у ворот, находился пропускной пункт. Промозглая дымка скрывала очертания гигантского спрута, поглощавшего людей – на восемь рабочих часов, смену за сменой. Чудовище раздавало выходные и отпуска, кормило заработной платой и социалистическими еженедельниками. Мы спускались по лестнице, как вдруг краем глаза я заметил, как что-то шевелится в листве. Это был соловей, он чистил пёрышки и глядел маленькими глазками на удушливую вереницу – здесь, внизу. Я задрал голову высоко – высоко и что было мочи старался разглядеть его в мельчайших подробностях. Но вдруг действительность сорвала покровы – и я оглох, сгорел. Устами неприглядного фанатика вдруг взошло Солнце, как цветок папоротника и предсмертная песнь лебедя, это было только один раз – и каждое 25 декабря.
Было 25 декабря, на этом всё завершилось.
Затянутая в пальто многоликая туша всё катилась и катилась ко входу, получала свои отпуска и зарплату, но соловей вывел свою трель – и так, как было до этого, оставаться не могло. Король сел на трон, вещи обрели свои названия. Всадники освободили Святую Землю, а чёрная Королева восполнила своего Господина.
Такое бывает только раз – 25 декабря поёт соловей, и встаёт Зимнее Солнце. И никогда, никогда после этого не бывает так, как было до этого.
(1)
