В первые дни 1943 года произошёл в штабе учебного полка один разговор, прямо Сашки касающийся. Потом уже ему об этом рассказали.
В одной небольшой комнате, стены которой уставлены были деревянными стеллажами с папками, за большим столом сидели напротив друг друга два офицера и листали «Дела» молодых солдат. Тот, кто из них был моложе, вдруг добродушно хмыкнул и, взмахнув листком, сказал:
– Вот, товарищ майор, анкета рядового Кирилова… Одни каракули! Образование – неполное начальное. В строке о технических навыках он написал: – «лапата» и «лублу лушадий. Во как! Парень он деревенский, с виду суховат, но жилистый и выносливый. Ни к орудию, ни к машине его не приставишь! Отпишу я его в стрелковую часть, стрелком!
– Постой, постой, командир! – задумчиво сквозь очки посмотрел на него второй офицер, снял их и, откинувшись на спинку стула, сказал: – Да у нас в полку любой курсант в стрелки годен. А вот этот Кирилов лошадей любит! А когда лошади хорошо пашут? Да когда за ними глаз и уход есть! Вот до войны там, в верхах, спор был, что для перевозки орудий с позиции на позицию лучше – автомашины или кони? Так вот, война показала, что тягачи – это большая скорость, а вот лошадки – большая надёжность. Сколько проблем с этими авто на фронте, брат ты мой! То бензин у них кончится, то сломалось что – и где взять? А то овраги одни кругом и дорог нет! И всё, стоит наша артиллерия! А вот лошадушки – это другое дело! Они, как и во времена Суворова, пушки тебе куда надо затащат, и еду себе сами везде найдут. И вот вам рядовой Кирилов – готовый военспец на гужевой транспорт!
***
В начале 1943 года прибыл Сашка Кирилов, согласно назначению, в отдельный зенитный дивизион. И вскоре подразделенье это стало для него – второй родной дом. Было в нём четыре скорострельных орудия тридцать седьмого калибра. Каждое из них крепко стояло на металлической раме и имело по четыре резиновых колеса. В боевом положении колёса подымались вверх. Весь личный состав дивизиона – тридцать человек. И было ещё в нём пятнадцать лошадок – одиннадцать гужевых и четыре верховых. На тех лошадях, что под сёдлами, ездили командир батареи, его заместитель да два разведчика, которые при всяком передвижении гужевой их колонны ехали впереди. Сашку сразу зачислили в отделение обслуживания, под начало бывалого старшего сержанта Сёмкина.
В каждое зенитное орудие при всех переездах ездовые впрягали по две лошади. А так как на все брички, груженные боеприпасами, палатками и харчами, лошадей не хватало, то при всякой смене позиций ездовым приходилось делать по три ходки. И вот в работе с конским составом молодой боец Кирилов себя показал. Старший сержант Сёмкин был им доволен и доверил ему важное дело – управлять лошадьми при орудии номер два.
Будучи человеком простым и общительным, Сашка Кирилов вскоре стал каждому бойцу дивизиона другом. Всюду его привечали, хлопали по плечу и называли Санькой Казанским, а то и просто – Кирюхой. Руками своими Сашка умел многое и всем помогал. С виду он был не то чтобы беззащитным, а каким-то свойским, и потому всем бойцам и командирам нравилось оказывать ему своё покровительство. Да к тому же выяснилось, что он был хорошим рассказчиком.
В нехитрой своей деревенской жизни Сашка замечал многое, и теперь мог вспоминать о ней без конца. И всё это он выводил так интересно, любовно и со многими подробностями, что многие бойцы искали Кирюху в минуты отдыха, чтобы послушать его, совсем неважно о чем. Много забавлял Санька бойцов рассказами об упрямых козах и бодучих быках, и селянах, то и дело попадающих в переделки по их милости. Но самые забавные истории получались у него про котов. И тогда в конце рассказа все бойцы хватались за животы и катались со смеху.
И так на трудных и длинных дорогах войны, когда Сашка вёл своих лошадок с орудием всё дальше и дальше на запад, многие бойцы из второго зенитного расчета, да и ещё кто-либо со стороны шли вместе с ним рядом. Иногда они слушали его, а иногда каждый говорил о чем-то своём. И потом, Санька Казанский был очень любознательным и задавал всем много вопросов. В его присутствии оттого всегда кипел разговор, и никому не было скучно.
У самого Сашки отца уже лет пять как не было. Дома, в Змеёвке, остались у него бабушка по отцу Устинья, мать да братья с сёстрами – все младшенькие. Бабку Устинью на селе многие уважали и звали Старостихой. А всё оттого, что муж её и его дед Тимофей был в царские времена образцовым хозяином. Из большого уважения крестьяне выбрали его старостой церковного прихода, а заодно и всей сельской общины. С тех пор все, кто приезжал в Змеёвку из Казани по разным делам, шли, прежде всего, к старосте искать ночлега. И для таких вот приезжих и построил Тимофей напротив церкви большую заезжую избу, на свои денежки. После революции церковь эта сгорела. Избу заезжую власти новые у него отобрали и устроили в ней сельсовет. Самого Тимофея услали они в Сибирь, и оттуда не было от него ни одной весточки.
В большом доме их бабушка Устинья была первой хозяйкой. По церковным праздникам приходили к ним подруги бабушки и устраивали молебны. И была среди них тётя Глаша – строгая и подтянутая, любящая ходить в черном. Летом 1942 года, перед призывом в армию, так вышло, что Сашка сошелся с нею поближе. Сразу после посевной их вместе послали на дальний Родниковый лог пасти в одном стаде колхозных телят и коз. Они жили там одни, в шалаше, покрытом брезентом, целый месяц!
Как оказалось, до революции, босоногой тогда девчушкой ушла баба Глаша пешком в один очень большой и славный монастырь. И хотя от послушниц там отбоя не было, её взяли. Потом была первая мировая, а за нею и гражданская война. В 1927 году монастырь тот закрыли, и она вернулась к матери в Змеёвку.
Вот как она Сашке тогда сказала:
– Всем сейчас холодно, голубок, даже в такой жаркий день, как сейчас. Это я о том холоде говорю, что гнетёт души. Но у тебя в груди свой огонёк есть. Ты тепла того для других не жалей. О вере своей молчи. Но поговори с одним, с другим о чём-то светлом. И когда вы у костра в ночном сидите, тоже что-нибудь доброе или смешное расскажи. Есть у тебя дар рассказчика!
Пока вера твоя питается естественной добротою. Но если добудешь доброту, обретённую трудом, то она будет расти и крепнуть. Вся сила в молитве. О том, как на земле жить и молиться надо – гляди на свечу и учись. Сгорая, она даёт свет, сама светится и плачет… Ты приноси Богу молитву: всё остальное – Его дело. Бог – Он везде, но только в сердце Его найти можно. Кроме Бога и тебя там никого нет. Чем ближе кто подойдет к Богу, тем лучше Бог его слышит. Про святых говорят, что они уже пребывают в Боге. Таким вот Батюшка Серафим Саровский наш был, и все три наши блаженные насельницы!
Всякий раз, поминая Бога или батюшку Серафима, она крестилась.
Когда в доме их собрались близкие, чтобы проводить Сашку на войну, то все они оставили их с тётей Глашей в угловой комнате. Монахиня Глаша взяла в красном углу икону Казанской Богородицы и, держа её в руках, велела ему встать перед образом на колени. Затем она тихо прочла молитву и благословила им Сашку. Потом монашка подала ему на ладони желтый потёртый крестик с распятием и сказала:
– Ну, всё, соколёнок, теперь лети! Вот освящённый крестик. А как форму тебе дадут, зашей его под петлицей. Надейся на Господа! Быть в Боге лучше, чем в броне. Молись при всякой опасности и на всяк час, и Бог тебя не оставит…
Вот и стал служить Сашка Кирилов в Красной армии с Богом.
– Артиллерист для нашего брата, гужевого – во всём указ! – наставлял рядового Кирилова сержант Сёмкин, указуя пальцем вверх. – Вот ежели тебе кто из них что скажет, то ты в лепёшку расшибись, а уважь! Мы, ездовые, что, деревня лапотная. А они все инженера важные, все с городу и, почитай, каждый второй партиец-ленинец!
– Всё будет сделано! – бодрым голосом заверил его рядовой Кирилов.
– А ты, Кирюха, я гляжу – пушек боишься? – похлопал его по плечу старший сержант. – Не боись! Вот ежели ты из винтовки стрельнуть можешь, то и из пушки сможешь!
Однажды орудие номер два стояло отдельно от трёх других зениток и прикрывало понтонную переправу. Весь день был слякотный: фашистские самолёты в погоду такую не летали. Все бойцы второго боевого расчета сидели на ящиках со снарядами с пустыми глазами смотрели по сторонам. И вот Санька Казанский удумал, как их поразвлечь. И вдруг его осенило… Он подошёл к зенитчикам с винтовкою на плече и спросил:
– Батарейцы-братцы, а вот скажите мне, мужику лапотному, только попросту, чем это ваше орудие отличается вот от этой моей винтовки?
И тут глаза у всех бойцов сразу загорелись, все они стали смотреть то на винтовку, то на зенитку, да и призадумались. Потом они посовещались о чём-то между собой. Одни постелили поверх ящиков со снарядами брезент, а другие сняли у Сашки с плеча винтовку, и в один миг разобрали её. Потом каждый из них выбрал себе по одной детали, стал её рассматривать, и что-то с другими обсуждать. В конце концов первый из них положил свою деталь на затвор орудия и, как по написанному, доложил обо всех их отличиях. Второй показал на лафет пушки и, активно жестикулируя, стал что-то объяснять. Но не всё из того, что он сказал, другим зенитчикам понравилось, все они стали его поправлять, и у них завязался спор.
Сашка Казанский был не уж рад, что заварил всё это – так как батарейцы разобрали его винтовку, он не мог уйти. Так они же ещё взяли его под руки, подвели к затвору орудия, стали что-то растолковывать, что-то передёргивать и вразнобой пояснять, что и как там движется. О, насколько же Сашке было грустно: он ничегошеньки из всего этого не понимал. Но при этом он делал вид, что их слушает, и даже понимает кое-что.
И вот после того, как довольные собой батарейцы «очень доходчиво» объяснили ему всё, за один миг собрали его винтовку и повесили ему на плечо, командир боевого расчета, в звании сержанта, то ли в шутку, то ли всерьёз, во всеуслышание сказал:
– Ну что, хлопцы, берём Кирюху в наш расчет седьмым номером?
– Берём, командир! Берём...
– Конечно, берём! – со всех сторон поддержали его бойцы.
– У меня на фрицев глаз меткий! И на бойцов, кто есть кто – намётан, – продолжил командир орудия: – И я вам со всей ответственностью заявляю, что если наш мужик-лапотник чего захочет, то он всего сам добьется, и даже лётчиком сможет стать! И вот Кирюха наш к артиллерии интерес имеет! Похвально! Ну как его не поддержать! Ну, разве ж мы, друзья его, в том ему не подмога!
– Да мы в лепёшку разобьемся, а поможем!! – дали ему слово бойцы.
С тех пор началась для Саньки ну прямо-таки нелёгкая жизнь. Рядового Кирилова, с одобрения командира батареи (!), то и дело стали отзывать от коней, на учебные тренировки во второй боевой расчет. На всех учениях ему кричали – «Седьмой номер, сделать то-то или то!»… Конечно же, Седьмой был присвоен номер Сашке в шутку, так как в расчете было всего пять бойцов. Но гоняли-то его как самого заправского артиллериста! И он ползком да холозом таскал по земле взад и вперёд тяжелые ящики, по песочным часам загонял в пять обойм снаряды, и, отрабатывая движение, много раз вставлял заряженную обойму в магазин орудия до щелчка.
Однажды Сашка всю ночь пас лошадей и шёл себе к одной из бричек, где было сено, чтобы на нём под брезентом немного поспать. Но батарейцы его поймали, привели к орудию и посадили на место командира, за круговой прицел. Измывались они над ним часа два, пока он в бредовом состоянии не сделал всё как им надо, сымитировав боевую стрельбу…
В другой раз батарейцы устроили Сашке показательные выступления, как они быстро «на автоматизме» готовят пушку к стрельбе. И сказал ему тогда командир батареи, сержант:
– Видал, Кирюха, как ты всё делать должен? Всё, хватит тебе бездельничать. Теперь твоим обучением займусь я!
И стал Санька тренироваться… На всех испытаниях он терпел позор, а оставаясь один – бил сам себя кулаком в лоб. Да, получалось у него всё плохо, но то, что он старается не за страх, а за совесть, видно было всем. А на самом-то деле Сашка старался оттого, что боялся потерять дружбу артиллеристов.
И вот наступил август 1943 года. Отдельная зенитная батарея прикрывала небольшую, разбитую до основания железнодорожную станцию, расположенную к югу от города Курск. На станцию эту днём и ночью приходили воинские составы для всего Воронежского фронта. Танки, орудия на тягачах и пехота уходили со станции своим ходом и на запад, и на юг. Боеприпасы разного рода подвозились постоянно, и их неутомимо перегружали на машины и подводы тыловики.
Линия фронта была тут совсем близко. Гул орудийных залпов и дальняя канонада звучали без конца. Станцию эту каждый день с неба прикрывали звенья краснозвёздных истребителей. Все они на дальних подступах встречали фашистские самолёты и там давали им бой. Иногда всё же фашистам удавалось прорываться к станции, и тогда с земли по ним начинали бить скорострельные зенитки. Но эшелоны и платформы всё равно прошивали пулемётные очереди, иногда сыпались бомбы. Зенитчикам раз в несколько дней удавалось подбить цель, и тогда вражеский самолёт, окутанный огнём и клубами черного дыма, врезался в полях в землю…
Под градом немецких бомб погибло четвёртое орудие отдельной зенитной батареи и весь его личный состав. Во второй батарее два бойца получили осколочные ранения и были отправлены на подводе в медсанчасть. И вот тогда рядового Кирилова по приказу командира батареи прикомандировали ко второму боевому расчету.
Такого грозного дыхания войны, что было в те дни, Сашка Кирилов ещё не видел.
И вот однажды ночью на взмыленном коне к орудию номер два прискакал старшина – заместитель командира батареи, и приказал срочно поднимать орудие на колеса. Батарея их от штаба фронта получила новый боевой приказ…
Стояла ясная светлая ночь, с почти полною луной и бледными звёздами. Со станции прямо на юг по дороге ходко двигалась гужевая колонна. Впереди шли друг за другом три зенитных орудия. За ними следовали брички с бойцами и снарядными ящиками. Подвод этих было до тридцати. Обоз замыкала походная кухня на колёсах. В этот раз переезжать с места на место батарее помогали тыловики.
На спусках по дороге все лошадки бежали даже трусцой. Сашка сидел на облучке перед орудием, и всё время подёргивал поводья. Справа, перед ним, ехали в сёдлах два офицера – командир их батареи и незнакомый полковник. И этот полковник металлическим голосом говорил:
– За две недели боёв фашистские танковые дивизии с большими потерями прорвали все три линии нашей обороны и двинулись на север по этому шоссе. Перед самым их носом мои сапёры поставили кое-как с десяток противотанковых мин. Темнело уже, и фашисты на них напоролись! Потеряв три танка, они встали. Решив, что всё тут всерьёз заминировано, немцы пошли по другой дороге, на северо-запад. Туда мы успели подтянуть наш резерв. Но эта вот дорога на Курск им для развития наступления вот как нужна! Будь я на их месте – то послал бы сюда пехоту. Только бы враг замешкался, и вы успели занять высоту 256.0. Мне как представителю штаба Воронежского фронта поручено поскрести по сусекам, чтобы хоть чем-то закрыть эту дыру. Я смог найти только вас… Все резервы Фронта уже брошены в бой. Но мы ждём помощи от Ставки. Подмога к вам должна подойти завтра, со станции… Вот вам приказ Фронта: – «Любой ценой продержаться на высоте 256.0 до подхода резерва Ставки! Ни шагу назад!!»
Вскоре к ним подскакал галопом один из разведчиков батареи и доложил:
– Товарищ полковник! На всей трассе, вплоть до трёх подбитых танков, фашистов нигде нет! На высоте 256.0 всё чисто!
– Молодец, свободен! – достаточно громко произнёс тот и потом добавил: – Хорошо хоть тут нам повезло…
Уже светало, когда все три зенитных орудия были установлены на холме над дорогой, метров в тридцати друг от друга.
Завершив все свои дела, Сашка Казанский посмотрел вниз по склону и разглядел в серой дымке тёмную полосу дороги и три тёмных пятна слева от неё.
И вдруг в утренней тишине раздался чей-то крик:
– Там фрицы! Сапёры с миноискателями! В ряд идут!
– У танка фура у них стоит! – воскликнул кто-то другой.
– Дивизион, к бою! – разорвал тишину звучный голос командира. – Орудия, по трём секторам… Огонь!!
И три скорострельных зенитных орудия одновременно дали по одной очереди в пять снарядов… Сапёров, похоже, положили всех: машина с фургоном, стоящая у обочины, загорелась.
Все зенитчики радостно загудели. Многие потрясали кулаками и поздравляли наводчиков с меткою стрельбой.
Тыловики со станции продолжали разгружать подводы и подтаскивать ящики со снарядами к орудиям. Вскоре все они расселись на свои брички и уехали. Ездовые батареи лошадок своих вместе с подводами повели на северо-восток, туда, где, судя по карте, был большой овраг. Там же командир батареи велел развернуть кухню.
– Рядовой Кирилов, приказываю вам вырыть щель, слева от орудия, вот тут! – указал ему командир орудия и добавил: – Копай махом! Может быть артобстрел!
На том месте, где стояло их орудие, земля была на редкость твердая и каменистая. Её вообще нельзя было копать, а можно было только долбить и долбить, и только так, сантиметр за сантиметром, вгрызаться вглубь. Сашка махал сапёрной лопаткой изо всех сил и очень переживал оттого, что возится так долго. Когда он же зарылся в землю по грудь, в воздухе вдруг засвистели снаряды. Сам-то он до их разрывов успел упасть вниз, но никто больше к нему не спрыгнул… И вот вся земля под ним от мощных разрывов заходила ходуном. Сашка понял, что фрицы били по их сопке залпами из мощных гаубиц, издалека.
До начала огненного смерча всех лошадей, брички и кухню ездовые батареи успели укрыть в глубоком овраге, поросшем травой. Все они теперь едва сдерживали лошадей, брыкающихся и храпящих.
Когда артобстрел кончился, Сашка попробовал пошевелиться и, поднимаясь, стряхнул с себя землю. Потом кое-как вылез из щели. Теперь весь зелёный травяной ковер вокруг был густо изрыт глубокими воронками и засыпан грудами вывороченной земли. И было вокруг необычайно тихо. В орудие номер два тяжелый снаряд попал в самое основание. Он разворотил металл, и теперь длинный ствол зенитки упирался землю. Орудие номер три, что было установлено слева – лежало на боку. А вот орудие номер один казалось целым.
Потом Санька медленно повернулся и поднял глаза на дорогу, да так и присел.
Там внизу, шеренга за шеренгою, огромной массою маршировали солдаты в черных эсесовских мундирах, с автоматами наперевес. И все они двигались прямо на него. А на рукавах у них были красные повязки с белыми кругами и с черной свастикой.
– Господи, помилуй! Господи, спаси и помилуй! – стала взывать его душа. И одновременно внутри его звучал металлический голос фронтового полковника: «Ни шагу назад! Ни шагу назад! Ни шагу назад!! Любою ценой продержаться до подхода резерва Ставки!!»
– Да как же это?… Как же это?... Да это вообще??... – накладывая на себя крест за крестом, повторял он, и наконец, склонившись до земли, с мольбою произнёс: – Господи, на Тебя одна надежда! Ты нам помоги фронт удержать!
Затем Сашка встал, подошёл к подбитому своему орудию и хриплым голосом прокричал:
– Эй, братцы! Есть кто живой!!
Но никто ему не ответил, и не было ни одного движения кругом…
«Это как же так вышло-то, братцы? Были вы такие умные и городские, а полегли все? Эх, братцы, мало было у вас веры…» – вдруг со всей ясностью понял он.
– Господи, Боже мой, соверши чудо! Пошли мне сюда помогу! Только бы нам с Тобой фронт удержать… – вновь стал твердить Сашка и упал на колени. Затем, широко перекрестившись, он поклонился до земли, произнёс: – Уповаю на Тебя, Господи, и предаю судьбу фронта в руки Твои!
После этого у Сашки Казанского в голове прояснилось. Смахнув рукавом слёзы, он стал спокойно думать о том, что же он будет делать один сейчас: «Можно, конечно, по тем фрицам, что внизу маршируют, из винтовки раз-другой стрельнуть… Но нет, это их только разозлит. А может, прямо из орудия по ним стрельнуть?! А что, может, и получится. Только я сам снарядами ни разу не стрелял… Но они все могут остановиться и даже попятиться, и тогда до прихода подмоги я как-нибудь продержусь! Только вот цело ли орудие номер один?!»
Больше уже Сашка ничего не думал. Он просто вскочил и бросился со всех ног к тому орудию, перепрыгивая через воронки.
Орудие номер один поступило в батарею на замену прежнего, повреждённого в бою, всего месяц назад. Конструктивно оно было таким же, как и все старые, но имело щиток, защищавший боевой расчет от пуль и осколков со стороны противника.
Орудие это сейчас надёжно стояло на земле на всех четырёх станинах. Всё оно было изранено и иссечено осколками и присыпано землёй. Резиновые колеса его были в клочья разодраны осколками. Однако затвор у орудия ходил легко, в магазин была вставлена обойма со снарядами, и даже прицел оказался на своём месте и не сбит. Поворотные механизмы работали… Ящики со снарядами, что были слева – взорвались, и теперь в том месте на траве была большая проплешина. Те же ящики, что лежали справа – были целы, но посечены осколками. Посмотрев на короб, где лежали вперемешку с землёй уже заряженные обоймы, Сашка сходу опрокинул его. Обратно он положил только девять, которые признал годными для стрельбы.
Все движения Сашка Казанский делал очень быстро, готовя орудия к ведению боевой стрельбы. Заняв место наводчика, он решительно опустил ствол орудия на минусовой угол. Затем он посмотрел на врага сквозь круговой прицел со многими насечками. Длинные шеренги эсесовцев уже спутались и вступили прямо на склон. Иные из фашистов махали руками. Похоже было, что все они готовятся к последнему броску. Так как склон перед Сашкой был вогнутым, то враги все были пред ним сейчас как на ладони и как бы в яме. Наводя орудие на противника, он учел и поправки за расстояние, которые надо вводить при стрельбе по наземным целям.
Наложив на себя широкий крест, он выпустил всю обойму под ноги первой шеренги. Под градом разлетающихся осколков вся она повалилась на землю, будто скошенная трава. Все те фашисты, что были от них сзади – попадали на землю сами.
– Господи, помилуй! Господи, помилуй!! Помоги удержать фронт! Господи, сверши чудо! – повторял Сашка про себя.
Затем он оставил прицел, зарядил вторую обойму и снова изготовился к стрельбе. На всём склоне эсесовцы вновь поднялись в полный рост. Многие из них открыли по его орудию прицельный автоматный огонь. Теперь пули градом барабанили по щитку орудия, оставляя в металле вмятины, но он надёжно укрывал его. Беглыми одиночными снарядами, выпущенными по разным группам наступающих, Сашка вновь заставил всех их лечь. По нему отовсюду продолжали стрелять. Потом он зарядил орудие снова и стал высматривать эсесовских командиров, машущих руками и отдающих приказы. Третью обойму одиночными выстрелами он разрядил адресно, в каждого из них. Автоматная стрельба стала утихать.
Всё, что должен был делать целый боевой расчет, боец Кирилов успевал делать один. Паузы же при стрельбе позволяли ему выиграть время. Но вот в магазин орудия вошла последняя заряженная обойма…
Теперь стрелять Сашка не торопился, и терпеливо ждал, когда эсесовцы поднимутся, чтобы нанести им наибольший урон.
И тут вдруг кто-то похлопал Сашку по плечу. Тот обернулся и увидел прямо перед собой старшего сержанта Сёмкина. И тот смотрел на него молча, во все глаза. За ним толпою стояло всё отделение обслуживания с винтовками в руках. И были тут два разведчика, восемь ездовых и повар. Вид у всех у них был испуганный.
– Товарищ сержант! – Сашка, совершенно одуревший и оглохший от стрельбы, заорал ему в ухо, для убедительности размахивая рукою. – Пять бойцов, срочно, заряжать обоймы! Повара Дёмыча ко мне! Я покажу! Всех остальные к орудиям, за снарядами! Бегом!!
Старший сержант вытянулся в струнку, и, взяв под козырёк, сказал:
– Есть!!
Тут же он выкрикнул пять имен, что-то сказал, указал. Остальным бойцам он велел оставить винтовки побежал с ними к разбитым орудиям. Повар подошёл к орудию.
Фашисты сразу увидели на высотке передвижение бойцов. Многие из них стали вставать в положение для стрельбы с колена и короткими очередями открыли огонь.
Сашка одиночными выстрелами разрядил в них весь последнюю обойму. Вслед за разрывами вся автоматная стрельба сразу умолкла.
И вот повар Дёмин потянул бойца Кирилова за плечо и подал ему первую вновь заряженную обойму. Сашка сразу оставил прицел и показал ему несколько раз, как надо держать обойму и как вставлять её в магазинную щель орудия до щелчка…
Тем временем ездовые и разведчики притащили к орудию первые целые ящики со снарядами.
Когда заряженных обойм стало много, Сашка стал полосовать лежащих на склоне фрицев длинными очередями. Ведь, несмотря на то, что они залегли, осколки их всё равно поражали. Побиваемые градом осколков, враги больше не шевелились.
И так как у Сашки теперь был заряжающий, то он бил уже почти непрерывно. И бил он по противнику почти как из пулемёта, только снарядами, на полное его истребление. И весь склон сверху донизу то и дело покрывался султанами всё новых разрывов. Иногда только Сашка останавливал стрельбу, чтобы ствол у зенитки успевал остыть. Но как только внизу где-то начиналось движение, он открывал огонь опять. Так проходили часы.
Солнце меж тем было уже в зените и также палило вовсю. Повар иногда подавал Сашке фляжку с водой, и, тот из неё жадно пил. И при этом он думал: – «А каково же там фрицам?! Они, наверное, без воды, все изранены и в любой миг все ждут смерти…» Но всю жалость к немцам он тут же отогнал. Ведь перед ним были эсесовцы – самый жестокий и беспощадный враг. Дай им хотя бы чуточку слабины, и всё! Они ворвутся на эту высоту и пойдут дальше…
И не дождавшись нового движения фашистов, Сашка открыл огонь вновь…
Во время одного из перерывов в стрельбе Сашка увидел через прицел, что тут и там фрицы стали размахивать белыми, залитыми кровью бинтами, распущенными в ленты. О том, что они хотят сдаться, теперь махало руками всё больше и больше солдат. Иные из них вставали на колени, а потом и на ноги с поднятыми руками. Ну, а когда на ноги встало более ста фрицев, то все они очень медленно пошли к орудию. Сашка смотрел на них прямо через круговой прицел и не знал, что ему делать.
– Ну и врезал ты им сегодня, Саня! – прильнув к его уху, сказал повар. – Сломалась у них воля…
Все солдаты в эсесовской форме стали махать Сашке руками, и он вдруг с их стороны услышал русскую речь:
– Не стреляйте в нас, братцы! Власовцы мы… Не по своей воле!
– И что теперь? Как быть? – спросил Сашка у тех ездовых, что всё это время заряжали обоймы. – Поднимают ведь руки и сдаются?!
– Бей их, Саня, козлов этих! – сплюнул в их сторону один из ездовых. – А как увидят, что нас тут мало, что тогда?
– Не верь им, Кирюха! Они ж власовцы, предатели! Вишь, как вырядились! – поддержал его второй.
– Отставить, рядовые Шапкин и Прохоров! Ездовой артиллерии не указ! – строго сказал сержант Сёмкин.
Подойдя же к бойцу Кирилову, он негромко сказал:
– Вот что, Сашка! Кто у нас командует боевым расчетом номер один?!... Ты! А кто всей батареей командует?!... Опять ты! Так что командуй, как начал!!
– Ах, мать честная! – схватился за голову боец Кирилов.
Но вот прошли мгновения, и Сашка точно знал уже, что надо делать. Тотчас он повернулся к сержанту, и почти так же, как тогда, когда он, так неожиданно пришёл к нему на подмогу, срывающимся хриплым громко сказал:
– Товарищ сержант, сдаются они! Они сдаются! Их всех надо брать! Забирайте всех наших, и гоните фрицев к дороге. Там их в колонну стройте и ведите прямо на станцию!! Велите власовцам бросать оружие, где стоят! Всех ездовых – в конвой. А как колонну построите, мне только разведчиков да Дёмыча оставьте.
– Всё будет сделано! – вскинул руку под козырёк старший сержант.
Повернувшись к бойцам, он с холодной решимостью и азартом посмотрел на них и властно сказал:
– Отделение, да и ты с нами, Дёмыч, слушай приказ! Винтовки наперевес! Счас фрицев в плен будем брать! Всех гнать к дороге! Делай как я. Все за мной!!
Старший сержант первым бросился вниз. Вслед за ним по склону рассыпались и все его бойцы. Повар подобрал на земле побитую осколками винтовку, неловким движением закинул её на плечо и самым последним побежал вниз.
Но фашистов тут на склоне оказалось очень и очень много. И иные из них стояли с автоматами.
– А ну, отродье! Приказ слыхали!! – звучно и раскатисто заорал на них старший сержант. – Бросай оружье! А то счас всех вдрызг!!... Всех берём в плен! Всем к дороге! Там стройся! Камзов, Серов, Румянцев, гоните их прикладами от лощины! Шапкин и ты, Прохоров – заходи слева!
При последних словах сам сержант вскинул винтовку для стрельбы в сторону ближайших эсесовцев.
И те бросили автоматы и, опустив головы, пошли к дороге. За ними двинулись другие, и так ещё и ещё.
– А ну пошёл!!... Вперёд! Вперёд!... Брось брыкаться!... Всем к дороге! – стали орать на них горластые ездовые.
И вот вся масса солдат в эсесовской форме двинулась вниз по склону к дороге. То тут, то там с земли вставали всё новые и новые солдаты. Иные смотрели на горстку горластых красноармейцев исподлобья, но всё же бросали автоматы наземь и, опустив головы, шли к дороге. И были средь них и раненые, стоящие на ногах едва-едва.
– Юдин, Шапкин и Прохоров, пулей за бричками! Тут много раненых! – вновь крикнул старший сержант.
И трое бойцов бросились исполнять приказ.
– Граждане пленные, помогайте раненым! Всем это зачтётся! – вновь громко сказал сержант Сёмкин. – На станции вы сможете отдохнуть, и вас накормят!
И действительно, многие власовцы стали поднимать раненых и помогали им идти.
Сашка же Кирилов продолжал смотреть на всё это в круговой прицел и крутил ствол орудия то вправо, то влево, наглядно давая понять власовцам, что сопротивление бесполезно.
Там, у дороги, сержант Сёмкин до хрипоты что-то кричал, и постепенно огромная толпа солдат в эсесовской форме выстроилась в колонну по восемь человек в ряд. Строй тот получился длинным, и к нему подходили всё новые власовцы и вставали в его конец. Вот прямо с высотки подкатили к колонне три брички. На них плотно положили тяжелораненых.
Перед самым началом движения колонны старший сержант Сёмкин отослал назад, к орудию, трёх бойцов. Всех восьмерых ездовых он расставил кого впереди, кого сзади, а кого и с боков строя. Да, конвой этот на такую ораву военнопленных был, мягко говоря, жидковат. Но Сёмкин получил четкий и ясный приказ, а подвергать сомнению приказы он не привык. Да и пленные эти были сейчас, как овцы, все его слушались как пастуха.
Разведчики и повар подошли к первому орудию и один из них, приложив руку к пилотке, доложил:
– Товарищ командир орудия, по приказу старшего сержанта Сёмкина все мы прибыли в ваше распоряжение!
– Хорошо, – немного смущённо сказал Сашка. Потом он дал повару бинокль и произнёс:
– На вот, Дёмыч. Смотри на юг – там противник!
Повернувшись же к разведчикам и указывая рукою, он сказал:
– А вы ребята, найдите себе лопатки и быстро копайте две щели – вот тут и тут. В любой миг артобстрел начаться может!... Моя сапёрка в щели лежит, у орудия номер два.
Большая колонна военнопленных прошла по дороге на север всего с полкилометра и остановилась. А дело в том, что из-за ближайшего поворота вдруг вывернула небольшая пятнистая автомашина с запасным колесом, укрепленном прямо на переднем капоте… Без всякого сомнения, был это немецкий «Кюбельваген»!! А следом за ним на большой скорости стали выворачивать один за другим тёмные серые грузовики без тентов, в которых тесными рядами сидели солдаты в касках. Дальше шли большие машины-тягачи с крупнокалиберными орудиями, и так без конца…
Пленные и конвой стояли как вкопанные… Поравнявшись с колонной, «Кюбельваген» сбавил скорость и остановился. Встали и машины, следующие за ним. Но из небольшого авто вышли не немцы, а три офицера Советской армии. Первый из них – в форме полковника – взглянул на пленных, кивнул головою и громко спросил:
– Кто тут старший?
К нему подбежал боец с ошалевшими глазами и представился:
– Командир отделения обеспечения зенитной батареи старший сержант Сёмкин!
– Хорошо воюете, бойцы! Молодцы! – в ответ отдал ему честь полковник. Но когда как следует осмотрелся, нахмурился и произнёс: – Это что тут у вас делается? Да вы что, сдурели! Отделение стрелков с винтовками без штыков на целый батальон! А вдруг они заартачатся и стеной пойдут, что тогда делать будете?! Это ж даже не вермахт, а эсесовцы!! Я вас, старший сержант, спрашиваю!!
– Так ведь… Там в бою… – будто бы перехватило у него дыхание, произнёс сержант. Потом он махнул рукой, встал по стойке смирно и по-строевому чётко произнёс: – Так ведь приказ у меня, товарищ подполковник!
– Какой приказ? – сразу сбавил обороты тот и, посмотрев в сторону, добавил: – Ладно, разберёмся…
Потом полковник негромко выкрикнул:
– Капитан Оборин, ко мне!
Тут же к нему подскочил один из сопровождавших его офицеров.
– Вот что, капитан, – сказал ему полковник. – Есть тут задача по вашей части. Видите колонну военнопленных? Так вот, приказываю вам у партизан этих её принять, обеспечить надлежащий конвой и доставить на станцию. Сдайте их по всей форме в особый отдел! Мне с курьером ваш письменный рапорт и справку о передаче военнопленных! А там действуйте по предписанию.
– Слушаюсь, – взяв по козырёк, ответил тот.
Возле автомашин он стал отдавать команды, и с них стали спрыгивать бойцы.
Посмотрев на это, полковник повернулся к сержанту Сёмкину и сказал:
– Задержались мы тут! Ваше счастье, что рота комендантская мне подвернулась. Садитесь в машину! Доложите об обстановке. И покажите, где у вас тут штаб и все ваши горе-командиры…
В штаб Воронежского фронта, принявшего на себя один из самых сильных ударов во время Курской битвы, сводок разного рода поступало много. Но вот донесение о бое на высоте 256.0 обсуждали даже генералы.
После решения основных вопросов на военном совете штабной полковник доложил следующее:
– Три дня назад на Курском направлении ситуация обострилась до критической. Танковые дивизии противника прорвали все три эшелона нашей обороны. Закрыть дыру было нечем. На ближайшей железнодорожной станции полпред нашего штаба полковник Карпов нашёл потрёпанную зенитную батарею, в составе трёх скорострельных зенитных орудий 37 калибра. По его указанию она была спешно переброшена на высоту 256.0, что расположена у автотрассы Орёл-Курск. Танковый прорыв, напоровшись на локально поставленные мины, повернул на северо-запад, и там мы сумели их удержать. И вот что примечательно. На высоте 256.0, за первые два часа оборонительных боёв, противник массированным огнём артиллерии уничтожил два наших зенитных орудия из трёх и выбил весь личный состав батареи кроме одного наводчика. Тогда на место павших артиллеристов встали разведчики, повар и ездовые, под командованием сержанта. Имея только одно орудие и винтовки, наши бойцы вступили в бой с усиленным батальоном власовцев, одетых в эсесовскую форму, в тридцать раз превосходивших их по численности. И вот, до подхода резерва Ставки, высоту 256.0, нам силами фронта, удалось удержать. В итоге боя на той высоте до двухсот солдат противника было уничтожено и ещё более двухсот сдались в плен. Первое, что приходит в голову – это то, что власовцы сами побросали оружие и сдались в плен. Но нет! Половина из них были убиты в бою. И все выжившие говорят одно и то же. Батальон их попал в западню, ни взад, ни вперёд: все офицеры были выбиты. Власовцев, пушечное мясо, немецкое командование одело в эсесовскую форму, чтобы гонять их в психические атаки и сеять страх. Но у высоты 256.0 нервы сдали у самих псевдоэсесовцев... Так что это именно грамотная оборона, решимость, отвага и исполнительность всех наших бойцов, и прежде всего последнего из артиллеристов, который, кстати, был в расчете седьмым номером – стрелок-самоучка – сломили волю противника и заставили его сдаться…
Получив немалое подкрепление от Ставки, Воронежский фронт, сразу перешёл в решительное контрнаступление и погнал немцев на запад и на юг. Отдельная зенитная батарея, в которой служил Сашка Кирилов, была отправлена на отдых, в резерв. Исходя из штатного расписания, личный состав её пополнили, а вместо трёх погибших орудий 37 калибра им дали три новеньких, точно таких же, только со щитками…
За битву на Курской Дуге все бойцы отделения обслуживания отдельной зенитной батареи получали правительственные награды. Штабной полковник, прибывший в её расположение на пятнистом «Кюбельвагене», перед строем вручил старшему сержанту Сёмкину и рядовому Кирилову ордена «Красного знамени». Всем остальным бойцам – разведчикам, ездовым и повару – медали «За отвагу». Старшему сержанту Сёмкину было присвоено очередное воинское звание старшины, а рядовому Кирилову – звание младшего сержанта. И ещё, в удостоверении последнего появилась новая учетная запись – «артиллерист».
***
Младший сержант Кирилов прошёл всю войну и закончил её под Прагой. В мирной жизни Саня Казанский действительно стал казанцем. Всю последующую жизнь он служил в одной из пожарных частей, в большом городе, в звании младшего сержанта. В доме своём, за иконами, он хранил картонную коробочку с пятью орденами, шестью медалями и ещё – с удостоверением младшего сержанта-артиллериста. Коробочку эту он покрывал черною бархатною тряпицей. Своим воинским званием и боевыми наградами Саня Казанский очень дорожил. Но когда сын его со снохой приводили к нему маленького внука, то он был к нему очень добр, и всегда давал ему поиграть со своими наградами.
(0)
