Осень… Как же я обожаю это время года. Нет, не ту дождливую осень, какую вы себе, наверное, сразу же представили, с её продувными ветрами, извечной грязью и слякотью, и не ту, с авитаминозом, плохим настроением и постоянной депрессией. Люблю я самое начало осени, когда чувствуешь еще на себе нежное дыхание теплого сентябрьского ветерка, когда солнце, так нещадно палившее летом, ласково дарит свое тепло, а пшеница, изголодавшаяся по дождю, устало колоситься на полях. Приятно ощущать эту теплую прохладу после изнуряющего, интенсивного летнего отдыха. А какие осенью закаты? Просто загляденье. Голубоватое небо постепенно окрашивается в бордовый цвет, играющий всеми цветами радуги: от серо-фиолетового до красно-черного. И когда, кажется, небо все уже залито кровью, солнце вдруг резко нырнет за горизонт, и над землей, не давая зажечься первым звездам, взойдет огромная, буквально в полнеба, ночная владычица – луна… Только осенью бывает такая луна, настолько большая, что можно разглядеть все до одного лунные моря.
Чем еще хороша осень? Конечно же, началом нового учебного года, временем, когда можно вдоволь наговориться, обменяться впечатлениями, похвастать новым нарядом… «Да и вообще…» - как сказали бы некоторые особы, не очень-то обремененные моральными нормами. В эти прекрасные деньки, когда заняться на парах еще особо нечем, а делать хоть что-то, чтобы не помереть со скуки, надо (еще бы, целый день сидеть, слушая никому не нужную болтовню, зачем-то стоящего у кафедры человека), студент сам придумывает себе развлечения, даже подчас и не подозревая, куда они могут его завести…
Глава 1: Макс.
Над городом N висело все еще по-летнему пригревающее сентябрьское солнце. Ни одного облачка не было на ослепительно синем небосводе, и, если верить синоптикам, не появится еще очень долго. А за бортом полный штиль, и плюс тридцать в тени. В общем, стоял самый душный день, который может только быть на юге России в это время года, настолько душный и скучный, что Максиму Диванову, или попросту Дивану, студенту одного высшего учебного заведения, располагающегося в этом, безусловно, орденоносном городе, даже муху, нахально прогуливающуюся по крышке стола, прогнать было лень. Муха попалась на редкость наглая. Вместо того, чтобы смирно занимать свое, никем не оспариваемое, место на столе, она норовила перебраться на руку, за что награждалась суровым взглядом, и тут же конвоировалась на соседний стол, с которого сгонялась менее ленивым одногруппником. Затем животное делало круг почета над взмокшей от неимоверных умственных усилий лысиной преподавателя, силящегося втолковать хоть что-нибудь разомлевшей от жары толпе людей, именуемых в народе студентами. После демонстрации фигур высшего пилотажа, муха, с победным кличем плюхалась на свое старое место рядом с Максом, и все начиналось с начала.
Время тянулось настолько медленно, что, казалось, прошла уже целая вечность с того момента, как Диван «рухнул» за последний стол аудитории за номером двести пять в пятом корпусе высшего учебного заведения города N. Макс уныло посмотрел на часы. До звонка оставалось еще тридцать минут, и чтобы совсем не заскучать, он принялся разглядывать дремавших одногруппников. Впереди, через два стола, сидели его товарищи по комнате в общежитии: Леха Березовский и Ури Зеленский – две полных противоположности. Ури – спортсмен, прямой в общении парень, часами мог смотреть канал «Спорт» не отрываясь, но предложение повеселиться на отличающихся обильными алкогольными возлияниями студенческих вечеринках встречал с энтузиазмом, и с энтузиазмом же напивался. Леха же наоборот, физическим упражнениям предпочитал мыслительный процесс, и в связи с этим, прямым в общении его язык назвать ну никак не поворачивался. Несмотря на отказ Лехи признать свой еврейский склад ума, натура его была подмечена довольно точно, и, как бы не отпирался Леха, при случае вылезала на поверхность. Также Леха отличался очень интересной чертой. Он имел очень хорошую восприимчивость к спиртному и редко что мог вспомнить на утро после очередной пьянки, из-за чего часто попадал в курьезные ситуации. Далее виднелись головы двух Александров: Поляновского и Степанова, тоже людей довольно интересных. За ними высилась, словно колокольная башня, лысая голова старосты, а еще дальше, на передних партах, скопился женский контингент, с широко распахнутыми глазами и ртами, слушающий преподавателя. «Эх… Бабу сейчас…» - подумал Макс, смотря на слабый пол, но из размышлений его вырвал, как назло не вовремя прозвучавший звонок.
Быстро схватив нехитрые канцелярские принадлежности и набросив на плечи любимую джинсовку, Макс вышел из кабинета. В коридоре уже было полно народу, так что лавируя в направлении выхода, он не сразу заметил подошедшего к нему приятеля Ли Чернышева.
Отдельно нужно бы рассказать о Ли… Ли вовсе не китаец, как вы сначала подумали, а простой русский парень с кавказскими корнями. От этих самых корней остался лишь чрезмерный волосяной покров на теле, но все же Ли очень гордился своим южным происхождением, и как и любой уважающий себя житель гор, не пропускал ни одной юбки, за что был прозван в группе Казановой. Прозвище, кстати говоря, было язвительным, потому что Ли редко везло с девушками. «А как же имя?» - спросите вы. Все очень просто. Отец Ли в свое время всерьез занимался восточными единоборствами, и как любой каратист буквально боготворил Брюса Ли. Когда же у него родился сын, он, чтобы увековечить память своего кумира, назвал его Ли. Чернышева-старшего, видимо не особо волновал тот факт, что Ли – это фамилия. В общем, судьба сыграла злую шутку над Казановой. Китайцев он на дух не переносил ( что, в прочем, совсем не мешало ему любить вареный рис, зеленый чай, да и вообще, всю восточную кухню), за что нередко был дразним своими знакомыми «китайцем», «рисоедом», «тюленеводом» и другими обидными прозвищами в том же духе. Будучи человеком обстоятельным абсолютно во всех вопросах, он прослыл тугодумом, и, в связи с этим обзавелся еще кучей других, не менее обидных прозвищ.
- Макс, представь себе, сегодня у Жменьки не получиться загудеть. Она укатила вместе с новым ухажером в Турцию, и не появиться недели, наверное, две.
Ли и Макс, а также Джон, в миру Евгений Игнатов, Леха Березовский, Ури Зеленский, Саньки: Поляновский и Степанов – все они были из одной компании, частенько собиравшейся у Жени Кусовой, или Жменьки, дома.
- И что же делать? – это уже подошедшие остальные члены сообщества анонимных алкоголиков.
Максу в принципе было все равно, но для поддержания разговора он спросил:
- Может идеи есть?
- Есть у меня одна идея. Что если рвануть всем вместе к Светке. Там у нее сегодня вечеринка намечается. Топлива возьмем, закусок… А?
- Ну что ж…можно… У меня дела еще есть, я пошел, а вы тут все обмозгуйте, и как что-нибудь решите – позвоните.
С этими словами Макс покинул компанию, уже шумно обсуждавшую, что брать, сколько, и когда вообще выдвигаться. Кто-то даже спросил, кто такая Светка. Макс шел, улыбаясь. Светка Бекетова – это новая подруга Ли, особа сильно помешанная на оккультизме, спиритизме, и бог его знает, на каком еще «изме», так что, по крайней мере, скучно не будет. Да и к тому же он надеялся встретиться там с Леной, девушкой, к которой он испытывал очень сильную симпатию, не оставленную, впрочем, без взаимности, она уж точно не пропустит такое событие, как вечеринка у Светки. И уже в более приподнятом настроении Диван вышел из корпуса и двинулся в сторону редакции одного издательства, куда намеревался отнести свои стихи, которые он недавно написал. Одно, как он считал, удалась на славу, своего рода шедевр, и он не сомневался, что его томик наконец-то издадут, ведь он так долго к этому шел. Наконец-то он станет знаменитым. Редактор, маленький седой старичок, с кустистыми бровями, и надвинутыми на самый кончик огромного носа очками с толстыми линзами, придирчиво осмотрел рукопись, одобрительно поохал над четким слогом и удачными рифмами, но все же попросил зайти завтра. «Ну что же? Завтра, так завтра. Я не тороплюсь», - подумал Диван, и с новой силой углубился в городскую жизнь, кипящую на улицах города N. До вечера оставалось еще, по крайней мере, часов шесть, так что у него было еще время, чтобы подготовиться к встрече с друзьями.
День прошел в мелких хлопотах. Макс крутился, как угорь на сковородке: учился, работал и снова учился - и сейчас, идя, как и условились, к Светке домой, предвкушал, как он расслабиться в хорошей компании с бутылкой пива в руках. Тело, измученное за день беспорядочной городской суетой, противилось каким-либо перемещениям, и Макс остановился, решив дать отдых ногам. Он смотрел на налитое свинцовыми тучами небо и думал: «Странно… Как-то быстро погода сменилась. Вроде бы недавно солнце светило, всего каких-то полчаса назад…Хм…». А тем временем, пока он стоял и размышлял, в начале тихо, накрапывая, а затем, за какие-то секунды, набрав чудовищную силу, пошел проливной дождь. Ветер, едва слышно нашептывающий что-то ласковое в ухо, в мгновение ока превратился в ураган. Деревья раскачивались и стонали под его резкими порывами, и Макс, раскачиваясь им в такт, и кляня, на чем свет стоит, разбушевавшуюся стихию, накрыв голову джинсовкой, побежал в сторону Светкиного дома. Ноги болели неимоверно, но он не обращал на эти неудобства внимание. Лишь бы не вымокнуть, а все остальное дело наживное. Но уже через минуту Диванов промок до нитки, а продрог так, что стучащие зубы, наверное, перекрывали рев урагана. Но все же его усилия не были напрасны, ведь он стоял перед домом Светки и что есть мочи колотил в дверь.
- Лодка…Лодка… - вспомнив фразу из кинофильма, истошно завопил Макс, - Откройте. Тут льет, как из ведра.
- Иду уже. Иду. Кого там несет в такую непогоду? – послышалось из-за двери. Затем раздался скрип открываемого замка, и перед Максовым промокшим лицом возникло озабоченное лицо хозяйки дома.
- Макс! – она всплеснула руками, - мы уж думали, что ты не придешь. Так льет… Господи, да ты весь продрог! Давай заходи, я тебе сейчас принесу полотенце, а ты пока снимай свои тряпки, будем тебя сушить.
И с этими словами Света исчезла в недрах экстравагантно обставленного дома. Макс решил осмотреться, так как до этого не бывал еще у Светки в гостях. На стенах висели какие-то странные амулеты, а на полу, при входе начертаны непонятные буквы и символы. В конце коридора Диван увидел кресло, с причудливыми подлокотниками в виде раскрытых львиных пастей, а над ним картину, на которую бредовое изображение безымянного художника излилось в виде девяти кругов ада. Каждый круг был как бы дверью в следующий, а в конце последнего, там где должен был находиться, если бы он существовал, десятый, в самом центре картины сгущалась беспросветная адская тьма, в которой, по преданию, томился Иуда. Она завораживала, одновременно тянула к себе и отталкивала. Все сильнее и сильнее вглядываясь в картину, Макс почувствовал, как у него на спине дыбом встали волосы. Чтобы хоть как-то отвлечься, он прислушался к тому, что творилось в самом доме. Откуда-то из глубин дома звучала музыка, которую перекрывал рев уже довольно, к тому времени, подвыпившей компании. Макс с улыбкой выделил из всеобщего гомона нетрезвый голос Лехи, кому-то яростно доказывающий, что голосовать на ближайших выборах нужно не за Единую Россию, а за «коммунистов». Ответом ему было нестройное: «Коммунисты- пи…ры! Ты достал уже, отвяжись!», - что действовало не сильно, и уже через некоторое время голос Лехи раздавался опять.
- Так… - подумал, раздеваясь, Макс, - Клиент уже практически созрел. Завтра будет, над чем посмеяться. Может ему сказать, что в общаге была проверка, и он проверяющего послал? Или еще кого…
Из раздумий его вывела, спешившая к нему с полотенцем и пледом в руках, Светка.
- Макс, не стой так замерзнешь, - и с этими словами принялась растирать его озябшее тело, - Эй, да тебя всего трясет! Тебе срочно нужно выпить горячего чаю, чтобы согреться.
- Спасибо, Свет, - не отрывая взгляда от картины, отозвался Макс, - рюмки водки с перцем и пледа будет достаточно. Красивая картина. Откуда она у тебя?
- Что? – Света, сначала не поняла, что он имел ввиду, - Ах, эта картина? Это подарок друга, он привез ее откуда-то из Европы. Из Румынии, кажется. Называется «Десятый круг ада», видишь то место в центре, где нет ничего, кроме темноты? Это и есть тот самый десятый круг. Друг говорит, что у нее очень богатая история, из-за нее в позапрошлом веке сошел с ума один румынский вельможа. В Румынии считается, что эта картина крадет души людей, и поэтому она долгое время пылилась где-то в подвалах, подальше от людских глаз. Но я не верю в эти сказки…
- Она прекрасна. Есть в ней что-то дьявольски-завораживающее.
- Да брось ты, Макс, это обычная картина, - она вдруг как-то странно засуетилась, и, бросив на Макса печальный взгляд, потянула его в комнату, - Ты же знаешь, как я люблю такие безделушки. Пойдем в гостиную, нас там уже все ждут, да и Ли, наверное, уже волнуется.
Час спустя, когда Макс, удобно развалившись на диване ( забавно, не правда ли: Диван развалился на диване? ), потягивал свой любимый «Туборг», выпив, предварительно, все полагающиеся ему «штрафные» и прочие рюмки, рассказав уже, наверное, в сотый раз о том, что же он сегодня делал, и в каких местах побывал, мило беседовал с Ленкой, стараясь перекричать голоса друзей, и неимоверно громкие раскаты грома случилось то, чего никто из этой компании и представить себе не мог, круто изменив, а для кого-то и оборвав, их незатейливую тихую жизнь…
Раздался сильный раскат грома, потрясший, наверное, само мироздание, а затем жуткий треск и город N погрузился во тьму. В доме повисла тягостная тишина, нарушаемая, только частыми раскатами грома, да тихим шипением плавящегося пластика. Магнитофон теперь уныло молчал в углу, представляя собой груду дымящейся пластмассы. Макс решил, что это, видимо из-за короткого замыкания, и оглядел озабоченные лица компании.
- Пойду посмотрю, что там с пробками, - после минутного молчания вызвался Зеленский, - может просто выбило…
- Я с тобой, - это уже Маша, прославившаяся во всем городе, благодаря своему сильно облегченному поведению. Маша, с некоторых пор, усиленно дарила свое внимание Ури, да что там говорить, увивалась за ним, но Зеленский, пока что, довольно успешно оборонялся, - А то мне страшно здесь сидеть.
Маша, видимо, надежд не теряла, так что Ури пришлось, закатив глаза, покорно шлепать вслед за что-то уже весело щебечущей девушкой в подвал.
- Так… А я пойду поищу свечи, - сказала, поднимаясь, Светка, бросив на Макса какой-то странный взгляд, - на случай, если не в пробках дело. Не сидеть же тогда в темноте.
- Пойду покурю, - бросил Макс и вышел на улицу, стараясь не смотреть на то место, где висела картина, на протяжении всего вечера не дававшая покою Диванову. Отметая, странное желание прикоснуться к ней, он достал сигарету, и посмотрел на погруженный в туманную дымку город.
Дождь, также внезапно, как и начался, закончившийся, смыл всю пыль с усталых городских крыш, и теперь, в лучах лунного света, они сияли серебром. Тучи ушли далеко на восток, но Максово лицо все еще освещали вспышки озарявших горизонт молний. Поежившись, Диван, прикурил, и, глубоко затянувшись, посмотрел на аллею, проходившую мимо Светкиного дома. Лужи прямо на глазах покрывались коркой молодого льда, хотя на улице было не особенно холодно. Что-то определенно было не так, даже воздух стал каким-то густым и неподвижным, как кисель. До отказа наполняя легкие этим колючим холодным настоем из мрака и тревог, Макс вдруг услышал тихие, но уверенные, предельно четкие в звенящей тишине, шаги. Шаги приближались, и каждый такой шаг звоном раздавался над городом, проникая прямо в мозг. Макс буквально онемел, и ему оставалось только смотреть, как незнакомец медленно и неумолимо приближается к дому Светы. Он прошел мимо него, слегка кивнув, как старому знакомому, прямо в дом, не стучась, как будто был здесь частым гостем. В подтверждение его притязаний раздались радостные голоса Светки и Ленки, приглашающие этого странного гостя располагаться, и чувствовать себя, как дома.
Из стопорного состояния Макса вывела резкая боль. Он посмотрел на руку и отбросил уже успевшую сотлеть до фильтра, и начинающую обжигать пальцы, сигарету. Смачно выругавшись, он побрел на кухню, надеясь найти что-нибудь, чтобы обработать ожоги. Все еще дрожа от непонятного ужаса, охватившего его при виде того человека, Макс открыл шкафчик. Не найдя там мази от ожогов он сунул руку под кран с холодной водой, и затем, шипя и ругаясь, вышел в коридор. Проходя мимо картины, Диванов не удержался, и решил еще раз взглянуть на это произведение искусства. В коридоре было темно, так что ему пришлось зажечь спичку. Тут от стены отделилась темная фигура, и Макс подскочил от испуга чуть ли не до потолка. Фигура произнесла мягким, насыщенным баритоном:
- Максим, я полагаю? – и, не дождавшись ответа, продолжила, - Наслышан-наслышан. Светлана мне о вас много рассказывала. Не правда ли она прекрасна?
- Кто? – Макс решил особо не разговаривать с этим неприятным, отталкивающим, но и одновременно вызывающим симпатию, человеком.
- Картина… Кто же еще? – он улыбнулся, показав ровные белые зубы, блеснувшие в неровном слабом свете спички, - я часто смотрю на нее, когда бываю у Светланы. Она вызывает у меня чувство ностальгии.
- Ничего кроме отвращения она у меня не вызывает, - соврал Макс, почему-то желая унизить этого странного человека, - Как же вы, интересно мне знать, можете что-то разглядеть в темноте?
- Мне не нужен свет. Я настолько хорошо знаю ее, что могу представить себе с закрытыми глазами. Ведь она писалась с моей подачи…
- Что вы несете? Эта картина написана несколько веков назад. Да кто вы вообще такой, в конце-то концов?!
Незнакомец опять оскалился, после пригладил щегольскую бородку и достал из кармана роскошный портсигар, богато инкрустированный камнями. Макс опять почувствовал, что огонь жжет ему пальцы, и, выругавшись, нашел на столе свечу и зажег ее. Свеча высветила ничем не выделяющееся, обычное лицо, с глубоко посаженными, смеющимися глазами, бородкой-клинышком, и стильно уложенными волосами. Одет незнакомец был в шикарный костюм-тройку. Из нагрудного кармана тянулась, скрываясь где-то в складках одежды, золотая цепочка. На вид он был лет сорока, плечист и спортивно сложен, да и вообще производил впечатление человека богатого и преуспевающего.
Вот так и стояли они, пристально смотря друг на друга: нахмурившийся Макс, в своей потрепанной одежде, и ухмыляющийся незнакомец, лениво потягивающий сигару. Выпустив клуб дыма, и ухмыльнувшись, наверное, уже в сотый раз, незнакомец, видимо, решил развеять повисшее молчание:
- У меня было много имен, молодой человек. Столько, сколько обычному человеку и не сосчитать. Но сейчас вы можете называть меня Сигизмунд Владимирович Хомутовский. По образованию я историк, специализируюсь по Ближнему Востоку. Но сейчас я в отпуске, и по этому просто бизнесмен и путешественник. У меня есть к вам предложение…
- Какое? – сказанное Сигизмундом, почему-то сильно встревожило Макса, но он решил не подавать виду, доиграв предложенную незнакомцем партию до конца.
- Поверьте мне Максим, предложение абсолютно серьезное, и оно, быть может, сперва, покажется вам немного странным, но я хочу, чтобы вы выслушали меня до конца, потому что очень хочу помочь вам. Так вот, от Светланы я узнал, чем вы занимаетесь, и теперь хочу предложить вам свою помощь. Видите ли, я представляю собой нечто вроде ментора, потому что я знаток и любитель истинного искусства. Я могу дать вам все, что пожелаете: деньги, славу, власть, женщин, - я даже могу дать вам то, что не в силах дать ни один человек, а людей, я, поверьте, на своем веку перевидал немало. Я могу дать вам вдохновение, подкинуть тему для романа или поэмы. А мои связи помогут издать ее в два счета. Так вот… Вы можете получить все это, но взамен вам нужно будет отдать мне то, чем вы никогда не пользовались, то, что вам не нужно.
- И что же это? – Макс напрягся до предела, голос незнакомца ласкал его, убаюкивал, и что самое интересное, он уже проникся уважением к этому человеку, это его очень сильно пугало.
- Я хочу получить вашу душу…
В руках у незнакомца появился, неизвестно откуда взявшийся пергамент, перевязанный красной лентой, и он с улыбкой протянул его Диванову. Макс отшатнулся.
- Вы что сумасшедший?! Отойдите от меня…
Его улыбку как ветром сдуло…
- Максим, все, что я говорю, я всегда говорю абсолютно серьезно, находясь в трезвом уме и в твердой памяти, как говорится. Подумайте сами, от чего вы отказываетесь. Ваши друзья уже подписали свои контракты, дело за вами, - в руках у него появилась кипа свертков, ничуть по виду не отличающихся от того, который он протягивал Максу, - Вот, пожалуйста, Чернышев, Зеленский, Березовский, Степанов… При любом развитии событий вы остаетесь в выигрыше.
Макс колебался. В бога и в душу он не верил, так как был абсолютным атеистом, но в тоже время понимал, что незнакомец чего-то не договаривает. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, как говорится. И как бы не был велик соблазн, Макс, собрав всю свою волю в кулак, ответил этому странному, архаично одетому господину:
- Простите меня, Сигизмунд Владимирович, но ваше предложение меня не устраивает…
- Ну что же… Я вас прекрасно понимаю, молодой человек, выбор такого масштаба нелегко сделать. Но все же я предлагаю вам не отказываться наотрез, а взять, скажем, неделю на раздумья. Думаю столько я еще здесь пробуду.
И с этими словами он вынул из кармана визитную карточку, и протянул ее Диванову. Не зная, зачем он это делает, Макс машинально протянул руку и положил визитку себе в карман. Лицо незнакомца просветлело:
- Вот и отлично… Когда надумаете, позвоните мне, номер там указан.
Макса словно холодом обдало. На миг ему показалось, что лицо этого человека превратилось в звериную маску с оскалившимися клыками. Чтобы отогнать это видение, он быстро попрощался, оставив, безусловно, довольного собой, Сигизмунда созерцать шедевр румынской живописи, и вышел в коридор. Там он буквально нос к носу столкнулся с довольно поддатым Степановым.
- Макс! Где ты пропадал, мы тебя обыскались, - Санек икнул, - пойдем, там уже наши все собрались уходить… Блин, а «пивчанского» в кайф…
Всю дорогу домой Диван провел в раздумьях, и придя в свою комнату в общежитии, и так и не надумав ничего путного, не найдя другого решения, кроме как лечь спать, провалился в беспокойный, насыщенный непонятными мозгу тенями и образами, тяжелый сон.
Глава 2: Ли.
Ли проснулся в своей двухкомнатной квартире, которую делил с Поляновским, на шикарной двуспальной кровати, которую держал, как он говорил, «для девочек»… Голова буквально раскалывалась, а желудком, как будто играли в теннис. Тело отчаянно просило жидкости, жажда жгла неимоверная. Кое-как сфокусировав взгляд на потолке, он попытался вспомнить, что же вчера, собственно, случилось.
Светка весь вечер была сама не своя: нервничала, бесилась по пустякам, хотя раньше за ней такого не водилось, и даже внимания на Ли не обращала. Ну, он, конечно же, в долгу не остался, и «накачался» алкоголем так сильно, что отстал и потерялся где-то по дороге домой. Что было дальше, мозг наотрез отказывался вспоминать, и, волей-неволей, Ли пришлось, вняв мольбам проснувшегося мочевого пузыря, нечеловеческим усилием поднять себя с кровати и осторожно, по стеночке, отправиться в долгое путешествие по направлению к туалету. Оправившись, и слегка приведя себя в порядок, он прошлепал на кухню, где, достав припасенную на всякий случай (вот он и наступил) бутылку пива, предался размышлениям.
Что-то, определенно, было не так, Ли не покидало чувство тревоги, ощущение чего-то ужасного. Списав все это на похмелье, Чернышев, сделал огромный глоток из бутылки, и, чувствуя, как живительная влага растекается по телу, блаженно застонал. Внезапно в его мозгу что-то щелкнуло, и события вчерашнего ужасного вечера, свалились на него со всей своей дьявольской силой. Вот так и сидел он, держа трясущимися руками бутылку, вспоминая…
Ли не мог понять ни какого-то задумчивого, отстраненного сегодня Макса, ни Свету, игнорировавшую его весь вечер, и поэтому в бессильной злобе пил рюмку за рюмкой. Злился он также и на Поляновского, весь вечер милующегося с Ирой Адамовой, девушкой, в которую он влюбился, как мальчишка, но Ира – подруга Светы, девушка, довольно серьезная, намекнула Ли, что здесь ему ничего не светит, да еще пригрозила рассказать Светке. Поэтому Ли ничего другого не оставалось, как пускать слюни, а учитывая то, что теперь, когда Ира стала встречаться с Сашкой, она бывает у них дома постоянно, слюни он пускал каждый день.
Внезапно вырубилось электричество, но Ли на это было наплевать, так как он, стараясь не обращать внимания на сладкую парочку у окна, яростно доказывал Лехе Березовскому, что «Единая Россия» - это наше все, что они много делают для простых граждан, и именно поэтому он в эту партию и вступил. Он настолько увлекся, что не заметил, как ушли Ури с Машей, как быстро что-то пробормотав про себя, встала и ушла Светка, как Макс, и так до этого незаметный, по-тихому выскользнул из комнаты. Как-то ускользнуло от него и странное затишье пару минут спустя, и лишь когда по комнате разнесся странный мягкий баритон, Ли, уже с трудом соображая, кое-как сфокусировался на странном человеке, возникшем в проеме двери.
- Дамы и господа, - незнакомец широко, и как-то хищно улыбнулся, - Меня зовут Сигизмунд Владимирович Хомутовский, я давний друг Светланы, - он посмотрел на нее, и Светка сдавленно кивнула в ответ, - Так вот… Я путешественник, недавно вернулся из Иерусалима, и привез оттуда замечательную игру, которая называется «Контракт с дьяволом». И я предлагаю вам в нее сыграть.
- А правила какие? – подал нетрезвый голос Леха.
- О-о-о… Правила очень просты. Я играю роль дьявола, а вы рассказываете мне свои самые сокровенные желания. Затем мы с вами заключаем контракт: я обещаю исполнить вашу мечту, а вы, взамен, добровольно отдаете мне вашу душу. Ну как? Сыграем?
- Чего-то как-то слабовато, - Ли совсем не хотелось принимать участие в этой игре, но он, против своей воли включился в разговор.
Человек пристально посмотрел на него, ухмыляясь во все тридцать два зуба.
- Вы что, молодой человек, боитесь, что ли?
Этого уже Ли не мог стерпеть, так как усиленно культивировал образ бесстрашного героя, и без конца пропадал в тренажерном зале, на пару с Зеленским. Он встал, и нетрезвой походкой направился к незнакомцу. Остановившись возле него, и дыхнув в противно улыбающееся лицо перегаром, заплетающимся языком Ли прошептал:
- Я ничего не боюсь, да будет вам известно… Слышите, вы, Сигизмунд, или как вас там? – он обернулся к компании и во весь голос проревел, - Ли Чернышев никогда не боялся, с чему бы это ему испугаться какой-то там дурацкой игры?! – и повернувшись к незнакомцу произнес, - Я играю.
Вслед за ним раздались нерешительные голоса, выражавшие одобрение, и некоторые его товарищи вставали, с намерением тоже показать свою храбрость. Незнакомец просиял.
- Отлично. Итак…Ли если не ошибаюсь? Чего же вы хотите? – в руках он уже держал листок желтой бумаги, с уже составленным на нем текстом.
- О-о-о… Да я вижу, вы серьезно подготовились, - Ли уже окончательно уверился в том, что этот человек – сумасшедший, и поэтому расслабился, - ну что же, я хочу тысячу долларов США наличными, прямо сейчас.
Улыбка человека погасла.
- Молодой человек, не играйте с этим, все абсолютно серьезно. Вы ведь просите не о том, чего действительно хотите…
- Ну что же… Может быть вы и правы, - и, наклонившись поближе к человеку, он прошептал ему в самое ухо, - Я хочу трах…ть Иру Адамову.
В комнате повисла тишина. Поляновский вскочил, и теперь расширенными глазами смотрел на Чернышева. Видя, что тот колеблется, незнакомец быстро вынул из кармана иголку и ткнув ей Ли в палец, быстро поднес листок к его руке. Пара горячих капель крови тяжело шлепнулась на пергамент.
- Отлично… Следующий…
Сашка глазам своим не верил. Как мог его лучший друг сказать такое? Схватив Иру за руку, он потащил ее в коридор, туда, где висели вещи.
- Пойдем отсюда, Ир… Нечего нам тут делать…
И бросив на ухмыляющегося Ли испепеляющий взгляд, вышел в ночь, таща на буксире всхлипывающую Ирку.
Сам не зная, зачем он это сказал, но, все же чувствуя странное удовлетворение, Ли плюхнулся на диван и налил себе полный стакан водки:
- За успешное предприятие, - расхохотался он, и залпом выпил содержимое стакана.
Дальнейшее происходило как в страшном сне. Люди подходили, шептали на ухо незнакомцу свои желания и, капнув на листок кровью, садились на место. Степанов, заядлый наркоман, попросил, чтобы у него всегда было, что «дунуть». Спортсмен-Зеленский, в шутку, выразил желание стать известным тяжелоатлетом, а Березовский – пить так, чтобы сильно не напиваться, и наутро все помнить. Ли пил водку стаканами, и чувствовал поднимающуюся в нем злобу… Как это Поляновскому могла достаться такая роскошная женщина? Нет, с этим нужно что-то делать… Но вот что? Ли резко встал, полный решимости, и, не прощаясь, оделся и вышел. Никто не заметил его ухода, только вот ему показалось, что, уходя, он услышал приглушенный смешок, но Чернышев не обратил на это внимание.
Ли бесцельно брел по темным ночным улицам, и, немногочисленные в этот час прохожие шарахались от него. Он не хотел идти в таком состоянии домой, но ноги сами принесли его к знакомому подъезду. Он посмотрел на свою руку, вдруг как-то потяжелевшую, и с удивлением отметил, что держит в руках, неизвестно откуда взявшийся, кусок трубы, но бросать его почему-то не стал. Поднявшись на четвертый этаж, где находилась его квартира, Ли толкнул дверь. Она легко открылась, так как была не заперта. Из Сашкиной комнаты доносился голос его любимого исполнителя – Тимати, но даже он не в силах был перекричать стонущую, что есть мочи, Ирку. Это было последней каплей в чашу злобы, переполнявшую Чернышева. Он решительно распахнул дверь, и несколько раз ударил трубой по ритмично двигающейся Сашкиной спине, вымещая на нем всю злобу и раздражение. Один из беспорядочных ударов пришелся по голове, и лицо и руки Ли забрызгали вытекающие, словно из переспевшего арбуза, из трещины на затылке Сашкины мозги. Это лишь прибавило сил Чернышеву, и он, что есть силы, продолжал колотить трубой по уже бездыханному телу, не обращая внимания на сдавленные крики о помощи Адамовой, силящейся выбраться из-под придавившего ее Поляновского. Вдоволь помахав обрубком, он бросил трубу, грубо вытащил из-под Сашки визжащую и отбивающуюся Ирку, и, крепко ухватив ее за волосы, с железной решимостью поволок девушку в спальню.
Чувствуя пробудившееся желание, он рывком стянул с себя штаны, и, намотав покрепче на руку волосы, нагнув ее так, чтобы было поудобней, принялся за дело. У Адамовой уже не было сил даже на то, чтобы сопротивляться, но сильные руки крепко держали ее, не давая упасть на пол. Все, что она могла сделать, это тихо всхлипывать, но Ли этого было мало. Медленно, не торопясь, и ни на секунду не прерывая процесса, он стал выкручивать Ирину руку, пока не услышал хруст выворачиваемых суставов. Это вызвало резкий вскрик, и рыдания. Чтобы, не услышали соседи, он взял липкую ленту, и замотал рот девушки. Потом подумал, и сильно перетянул ее горло…
Бутылка выпала из дрожащих рук Ли. Не в силах больше об этом думать, он закричал, как кричит раненый зверь, медленно сполз со стула и разразился тихим, безудержным плачем…
- Будь я проклят! Будь! Будь! Будь! Будь проклят… - он бормотал эти слова, как приходский священник бормочет молитву, - Как? Как я мог сделать такое? Это… Это не я, - он хихикнул, - это то проклятое чудовище, тот выродок. Я… Я все расскажу… Все узнают.
Кое-как сумев подняться, рыдая, он, на негнущихся ногах, доковылял до комнаты Поляновского. Все оставалось как есть, даже труба лежала на том же самом месте, где он ее оставил вчера. Плача, он опустился на колени рядом с телом друга, и монотонно повторяя: «Будь я проклят», - нежно закрыл, уже потерявшие озорной блеск, глаза ладонью. Отдав последнюю дань, он сел за письменный стол, нашел бумагу и ручку, и начал писать. Писал он быстро, и крупные слезы, стекая по щекам, разъедали только что написанные строчки. Закончив писать, Ли подобрал с пола американский кожаный ремень, Сашкину гордость, и побрел в ванную. Он знал, что там, под потолком, проложены добротные советские металлические трубы. Они выдержат. Они не подведут.
Над городом N, уже давно поднявшись, вовсю светило теплое осеннее солнце…
Глава 3: Макс.
Сегодня в доме у Светки царила тяжелая тишина. Пили молча, не чокаясь, поминая Сашку, Иру, которую с многочисленными вывихами и переломами, с когда-то красивым, а теперь посиневшим, распухшим до неузнаваемости, лицом, соседи, взломав дверь, нашли в спальне Ли, и самого Ли…
Макс, сидел, машинально поднимая и опуская рюмку, в совершенном ступоре. «Зачем? Зачем ты это сделал, Ли?» - в бессилии вопрошал небеса он. Мотивы парня оставались для него загадкой. Да и агрессии, нужной, чтобы сделать подобное, у Чернышева не наблюдалось. Вводил в заблуждение и непонятный листок бумаги, весь в чернильных разводах, как будто его на долгое время опустили в воду, отданный на экспертизу. Но, зная, как работает наша доблестная милиция, Макс не сомневался, что дело быстро закроют. Еще бы, все улики на лицо: на трубе нашли отпечатки пальцев Ли, под ногтями у Иры его кожу, в квартиру никто не заходил – замок не был взломан, а дверь заперта на ключ, да и вообще… Предварительная версия следствия: двойное убийство в состоянии аффекта с изнасилованием, и последующее самоубийство, - вероятно, станет окончательной. Макс понимал прекрасно, что следователь, скорее всего, прав, но ему тяжело было свыкнуться с мыслью, что Ли вообще был на такое способен.
Не выдержавшая Ленка, разрыдалась:
- Ну как же так? Как же так то?
Ей никто не ответил, и она уткнулась Максу в плечо, все еще продолжая всхлипывать. Остальные выглядели ничуть не лучше. По лицам девчонок пролегли дорожки слез, а парней – глубоких морщин. Все дружно вздохнули, и выпили снова. Да. Всем было нелегко, но Диванову сейчас было еще тяжелее. Не считая того факта, что он сразу похоронил трех друзей, Макс получил странный и немотивированный отказ в редакции. Все бы не так плохо, если бы он не получил письменного отказа, сразу из трех крупных московских издательств, в которые посылал свои стихи. Жизнь его была, буквально, разбита. В отчаянье он обзвонил все городские издательства, и все они, даже самые мелкие, в которых он изредка печатался раньше, ответили отказом, причем в довольно уклончивой, но твердой форме. А сегодня ему на глаза попалась визитка Сигизмунда Владимировича, и он, не зная, что можно еще сделать позвонил ему.
Они встретились в шикарном номере самой роскошной гостиницы, которую только можно было найти в городе, в которой остановился Хомутовский, и, после взаимного разглядывания, хозяин сразу же приступил к делу.
- Итак, молодой человек, - сказал Сигизмунд, наливая себе из красиво оформленной бутылки, несомненно, дорогой виски, - Вы, как я понимаю, приняли решение. Ну-с… чего же вы хотите? Денег? Славы? Женщин?
- Я хочу, чтобы моя рукопись была издана, - ответил Макс, - это возможно?
-Возможно. Мой друг - владелец одного очень известного московского издательства. Но мне приходилось читать ваши стихи, и должен вам сказать, они… м-м-м… как бы это сказать… слабоваты. Травинки, цветочки – это сейчас не актуально. Если вы хотите стабильно издаваться, то вам нужно сделать нечто более масштабное. Скажем, написать поэму, для начала.
- Я как-то об этом не думал…
- Ну а я думал. Для того, чтобы вас заметили, вы должны написать для начала не только что-то большое, умное и качественное, но и актуальное для наших дней.
- И что же это?
- Дьяволиада… - он загадочно улыбнулся, - существовал раньше такой жанр, ныне, к несчастью, позабытый. Я хочу, чтобы вы написали оду дьяволу. Чтобы открыли всем, что он не принадлежит к злу, а лишь уравновешивает весы, на которых с одной стороны находится бог, а с другой вы, люди.
- Ну, допустим, напишу. А как быть со сроками, с названием?
- Название вам подскажет картина, что висит в доме у Светланы. Вы же будете у нее дома сегодня, не так ли? – он возвел очи горе, - Бедные ребята, я вам соболезную. Потерять столько друзей за один вечер…
- Что? – Макс вскочил, как будто подброшенный пружиной, - Откуда вы знаете о них?
- Сядьте, молодой человек. Вот, - он подал Диванову газету, лежащую на журнальном столике, - Некролог. Прочел в утренних газетах.
- Ладно, - Макс попытался успокоить расшалившиеся нервы, и несколько раз судорожно вздохнул, - Название подскажет картина, а как быть со сроками?
- Все просто, ровно через шесть дней, на закате я приду за поэмой, и тогда вы будете до конца своей жизни иметь все, что только ваша душа пожелает. Если же нет, - его лицо потемнело, и Максу вновь показалось, что на него смотрит, скалясь, страшный зверь, - Если же я не смогу получить свою поэму ровно через шесть дней, то уж не обессудьте, я возьму себе вашу душу.
Макс, уже в который раз, уверился, что перед ним сидящий человек – не вполне психически здоров. Но, как ни крути, этот псих сказочно богат. Да и к тому же, как можно лишиться того, во что не веришь? С такой мыслью он пожал протянутую руку. Он почувствовал легкий укол, и увидел, как капелька крови упала на умело подставленный пергамент.
- Отлично, молодой человек, - сказал довольный Хомутовский, - не забудьте, через шесть дней, поздно вечером, я приду за рукописью. И что бы не случилось, знайте, вас обязательно напечатают.
Из раздумий Макса выдернул голос Ури, рассказывающего что-то подпитым товарищам:
- Вы представляете, ребята, сегодня утром мне звонил мой тренер. Мои результаты заметил какой-то богатый любитель спорта, и теперь хочет, чтобы я обязательно поехал на соревнования в Москву. Он на сто процентов во мне уверен. Уже прислал билеты на самолет, и даже выслал, как он выразился, небольшой аванс. Ха. Небольшой, - он покачал головой, - десять тысяч долларов. Я таких денег не видел никогда.
- Хе… - отозвался Степанов, - ну раз не видел, тогда одолжи мне немного. Я нашел место с офигительной травой. С половины косяка уносит.
Не в силах больше слушать этот бред, Макс вышел в коридор и остановился возле картины. «Название. Название. Какое же может быть название?» - все повторял про себя он, глядя на картину. Она влекла к себе, завораживала, манила, и на миг ему показалось, что он увидел то, что скрывала тьма в самом центре. Он увидел кровавое поле, с огромным, до небес, сложенным из черепов, троном на нем, на котором величественно восседало необычайно красивое существо, а у ног его примостилась какая-то едва различимая фигурка. И тут Макс понял, что за название должно быть у поэмы. «Я назову ее «Десятый Круг Ада»!» - подумал он, и, словно бы поощряя его за хороший выбор, в Дивановом мозгу нескончаемым потоком понеслись мысли, образы, рифмы. Слова сплавлялись в строчки, и накрепко завязывались в памяти с сюжетом, так неожиданно просто сформировавшимся в голове. «Словно бы кто подталкивает» - подумал Макс, и, не попрощавшись, быстро оделся и побежал домой, доставать бумагу и ручку. Его ожидал тяжелый труд, но он был абсолютно уверен в своем успехе. Через шесть дней предстояло родиться шедевру.
Глава 4: Леха.
Леха чувствовал себя ужасно. Мало того, что он был подавлен случившимся, так и еще напиться толком не сумел. От Светки он ушел, как говорится, ни в одном глазу, и теперь, сидя за барной стойкой, и опрокидывая в себя рюмку за рюмкой, злился все больше и больше. Было уже далеко за полночь, и редкие ночные посетители, еще больше выводили его из себя. Бесил его также чрезмерно общительный бармен, пристающий со своими дурацкими вопросами. Чтобы его не трогали, он купил себе еще бутылку водки и сел за самый дальний от входа столик. Но ему и здесь покоя не дали…
Какой-то захмелевший пьянчужка повернул к Лехе пропитое лицо и сказал:
- Что, молодой человек, не берет вас алкоголь-то, как я погляжу.
Он улыбнулся, показав ряд неровных кривых зубов, и сочувственно покачал головой. Лехе общаться не сильно хотелось, так что он молча опрокинул стопку, и уставился, в раскрытое окно. Жажда, мучавшая, его целый день, к вечеру только усилилась, заставив пить все, что только в руки попадется.
- Что же вы мучаетесь? – пьяница, видимо, не терял надежды на конструктивный диалог, и поэтому подсел за его столик, - Вы бы лучше деньги не тратили на это дешевое пойло, а выпили бы хорошего, крепкого самогону. Может, и полегчало бы.
- Может, и выпил бы, да где же его взять?
Леха, сам того не замечая, постепенно втянулся в разговор. Они поговорили обо всем, о чем только могут поговорить в баре два пьющих мужика: деньги, женщины, политика да выпивка. Пьяница на поверку оказался довольно интересным собеседником. Он рассказал о том, как раньше работал в обкоме партии, а потом, после перестройки, его турнули, как пособника коммунизма. Никто даже и не подумал принять к сведению его богатый опыт и знания, и теперь он пенсионер, живущий от пенсии к пенсии, пропивающий все свои деньги в первый же день получки.
Совершенно не удивительно, что за разговором они не заметили, как быстро пронеслось время. А когда бармен сообщил им, что заведение, увы, закрывается, опять же не удивительно, что Леха согласился продолжить разговор у Василия Михайловича, а так звали пожилого коммуниста, дома. Взяв, напоследок, еще три бутылки, они отправились в коммуналку, где жил пенсионер.
Опять были откупорены бутылки, и вновь наполнены стаканы. Беседа текла тихо и непринужденно, но все когда-нибудь подходит к концу: закончилось все топливо, - и Леха, мучимый зверской жаждой, засобирался домой.
Старик поднял на него заплывшие глаза и тихим, но трезвым голосом произнес:
- Молодой человек, погодите минуточку. У меня тут еще завалялась бутылочка, как не выпить на прощание с хорошим человеком?
И с этими словами он полез куда-то в глубь комнаты, копошась, и бормоча что-то при этом. Лехе ничего не оставалось, как сесть обратно на грязный табурет, стоявший в обшарпанной комнатенке, и ждать хозяина. Василий Михайлович не заставил себя долго ждать, и, уже минуту спустя, появился в дверном проеме с оторванной, и висящей на одной петле, дверью, чихая и кашляя от поднятой пыли. В руках он держал старую, истертую бутылку, с кривой этикеткой, на которой, не тронутая временем, виднелась гордая надпись «Столичная». Кряхтя и покашливая, старик сел на второй табурет, и свернув крышку, наполнил оба стакана до краев.
- Поймите, молодой человек, - он поднял стакан, как будто собираясь произнести тост, - Я никогда не делал людям ничего плохого. Я всего лишь старался показать им правильный путь. Очистить их, так сказать. Но люди никогда не любили меня, всегда обходили стороной, боялись, гнали. Я так рад, что сумел вот так просто посидеть с вами, выпить. Для меня это очень важно. Давно я уже не пил с живым человеком. Ваше здоровье!
Он махнул стакан, даже не крякнув, так что Лехе не оставалось ничего другого, кроме как последовать за старым пенсионером. Он выпил и уже собирался вставать, как почувствовал, что водка, до этого смирно сидевшая в желудке, почему-то начала нагреваться. Кишечник скрутило, а внутренности буквально жгло огнем. Не зная, что делать, он жалобно посмотрел на старика, и попытался крикнуть, но из его уст не вырвалось ни звука. Гортань, разъеденная концентрированной серной кислотой, не способна была больше произнести ни слова. Он упал, скрученный судорогами, а старик, до этого спокойно наблюдавший за происходящим, на удивление резво поднялся, и занялся приготовлениями.
Была отлеплена старая этикетка, и ее место заняла новая, с надписью «Серная кислота». Бутылка была тщательнейшим образом вытерта, чтобы не возникло подозрений, и сунута в руки бьющемуся в агонии Лехе. Стаканы убраны в тайник на полу, под столом, а стол и табуреты волшебным образом растворились в воздухе. После этого старик склонился над умирающим в страшных мучениях Лехой, и тихо, доверительно, чтобы никто не услышал, прошептал:
- Поймите, молодой человек, что, заключая сделку с дьяволом, вы доказываете, что вы грешны, и не заслуживаете прощения, поэтому я никогда не жду смерти моих подопечных, а сам забираю причитающиеся мне души. Ничего личного. Прощайте.
Он щелкнул пальцами, и в мгновение ока, комната, ранее хоть немного напоминающая жилище, превратилась в нежилые, покрытые копотью, обгоревшие стены. Сигизмунд Владимирович, еще мгновение назад бывший Василием Михайловичем, пригладил черные, как смоль, без намека на седину волосы, поправил плащ, и, ухмыльнувшись чему-то, вышел, в залитый лунным светом, коридор. Дом этот, еще три месяца назад, бывший жилым, сейчас был заброшен, и, как нельзя лучше отвечал его требованиям. Он шел, насвистывая какую-то веселую мелодию, а где-то внутри той обгорелой коробки, моля бога о скором и быстром конце, скребя руками по черным от покрывающей их копоти, бетонным перекрытиям, тихо плача от нестерпимой, адской боли, разливающейся по измученному телу, медленно, мучительно расставался с жизнью Леха…
Глава 5: Макс.
Шесть суток без сна и без отдыха вполне могут доконать кого угодно, но Макс не чувствовал усталости, он не ел и не пил, даже курить не выходил, и все писал и писал. Диванов сидел, безвылазно, в своей комнате в общежитии, не замечая даже отсутствия Ури и Лехи. Ему было не известно, что Ури, уже как час назад вылетевший вечерним рейсом в Москву, лежит под обломками самолета, потерпевшего крушение где-то под Тверью, без сознания, и когда его найдут, будет уже поздно, а Лехино тело лежит где-то на окраине города в темных и грязных трущобах, все перекрученное многочисленными судорогами. Не подозревал он также, что Степанов, впервые в своей жизни попробовавший героин, лежит сейчас в реанимации, опутанный сетью проводов и капельниц, потому что, по незнанию, принял слишком большую дозу наркотика, и врачи, качая головами, гадают: протянет ли он до следующего утра, или уже можно освобождать больничную койку. Но даже если бы сейчас кто-нибудь ворвался к нему в комнату, и срывающимся голосом все рассказал, он не обратил бы на это ни малейшего внимания. Он творил…
Слова складывались в строки, а строчки вплавлялись в тетрадный лист огненными символами, мысли скакали, как сумасшедшие, и вокруг него, крутился, все убыстряясь, цветастый хоровод теней и образов, а Макс все писал и писал, как заведенный. Где-то около восьми часов вечера он встал из-за письменного стола и, впервые за все это время, размяв закоченевшее от постоянного сидения тело, позволил себе немного расслабиться. Достав из-под вороха, исписанных мелким ровным почерком, бумаг, пачку сигарет, он закурил, и критическим взглядом осмотрел свое законченное творение. Макс был доволен, ведь он вложил в этот текст всю свою душу, все умения, весь талант, и теперь, глубоко затягиваясь, чувствуя, как по телу разливается приятная усталость, он все же решился, наконец-то, перечитать написанное.
С довольной улыбкой, он плюхнулся в любимое кресло, и принялся за чтение. Перевернув первую страницу, Макс остолбенел. Он перечитывал написанное снова и снова, и никак не мог взять в толк, по какому дьявольскому наущенью, он мог написать подобное. По мере того, как он все глубже и глубже погружался в мир, сотканный из его же собственных безумных грез, его карие глаза, красные от недостатка сна, наполнялись слезами. Он плакал. Нет, человек в здравом уме не может написать такое. В поэме детально описывалось, как он, Диванов, хладнокровно убивал Поляновского, насиловал Ирку, вешал сопротивляющегося Ли на ремне в его же собственной ванной комнате. Он собственной рукой написал, как насыпал огромное количество белого порошка Степанову в ложку, когда тот отвернулся, как, пробравшись на аэродром, повредил самолет, как напоил бедного Леху серной кислотой, и сделал еще много жутких вещей, о которых он даже боялся подумать.
Макса охватила паника. Никто не должен узнать, что он написал в поэме. После недолгих раздумий, он развел небольшой костерок прямо на полу комнаты. «Если адский огонь породил это творение, то пусть он же его и забирает», - подсказал пылающий в бреду мозг. Диван схватил разбросанные листки и швырнул их в огонь. Дождавшись, когда они прогорят, Макс спешно оделся, схватил бумагу и ручку, и выбежал, до смерти испугав своим безумным взглядом вахтершу, из общежития. «Лишь бы только успеть, лишь бы он меня не нашел, а я уж, в свою очередь, расскажу всему миру, кто виноват во всех недавних смертях!» - мысли проносились адской чехардой в воспаленном мозгу, он уже не мог рассуждать трезво, и поэтому метался по городу. Несся, не разбирая дороги туда, куда несли его уставшие ноги, навстречу своей судьбе.
Если бы Макс не поторопился выходить, он бы увидел, как от стены в его комнатке отделилась темная фигура, и, вынув из пепла абсолютно целую рукопись, ухмыляясь, и, медленно покачав головой, ни к кому толком не обращаясь, произнесла.
- Эх, Максим-Максим, зачем же вести себя столь глупо. У вас могло быть все. Деньги, слава, женщины, а вы поступаете столь бесчестно, пытаясь нарушить наш договор. Ну что же, у вас был шанс. Вы сами избрали свою судьбу. Как я и говорил, в любом случае вас напечатают, правда, только в газетах…
И, еще немного постояв вот так, сунув рукопись себе в карман, щелкнув пальцами, фигура растворилась в воздухе.
Не помня, какой сейчас месяц, год, от охватившего его ужаса, Макс, после долгого плутания по городу, обнаружил себя стоящим на крыше какого-то высотного дома, около карниза, и что-то усердно выводящим ручкой по измятой бумаге. Моля бога, чтобы ему хватило трезвости ума, еще хотя бы на послание о том, что во всех смертях, на случай его собственной, виновен Хомутовский, Макс осторожно взглянул на исписанный листок бумаги. Его затрясло от, первобытного, таящегося в глубинах подсознания каждого человека, ужаса. На измятом листке бумаги, помимо совсем уж не разборчивых каракулей, четко выделялась одна только строчка, но от этой строчки волосы у Макса встали дыбом. На бумаге было написано:
Это я, Максим Игоревич Диванов убил их всех!!!
Протяжно взвыв, Макс попытался избавиться от этого дьявольского наваждения, и, сбросив бумажку с крыши, обхватил голову руками. Он даже не успел осознать, что поскользнулся и падает. Тихо, молча, тело его, влекомое земным притяжением, тяжело упало на мостовую, а вслед за ним, словно первый декабрьский снег, мягко опустился исчерканный грязный листочек…
Эпилог.
Стоял обычный, еще по-летнему теплый, простой сентябрьский день. На вокзале города N как всегда было полным-полно народу. Сигизмунд Владимирович Хомутовский не очень-то любил этот грязный, полный злых людей, город, но сейчас стоял, радостно подставив свое усталое лицо теплым солнечным лучам, и чему-то беспрестанно улыбался. В руках он держал большой сверток, плотно перевязанный веревкой, отдаленно напоминавший картину.
- Да, люблю я осень, - подумал он, - Светлана в этот раз явно переборщила с упаковкой, картина-то неподъемная.
Паренек, торгующий газетами, пробегая мимо него, притормозил, и, запыхавшись, проговорил:
- Дядя, купите газету, там такое, - он округлил глаза, показывая тем самым, какое там содержание, - Парень убил кучу народу, а затем сам спрыгнул с крыши.
Хомутовский сделал озабоченное лицо, но все-таки купил эту вшивую газетенку. Читать то, о чем с самого утра кричали на всех углах, ему не нужно было. Ведь это он вчера позвонил инкогнито в редакцию и сообщил о вопиющем случае, произошедшем на его глазах.
- Потом прочитаю, - думал Хомутовский, залезая в вагон только что подошедшего поезда, - Эх, староват я, уже, для таких дел. Чертовски тяжелая эта работа. Тяжелая и неблагодарная.
(0)
