Революция в судьбе творчестве жизнь заграницей

Бунин покинул свою страну 26 января 1920 года в состоянии глубочайшей депрессии. Началась она много раньше, еще с той поры, когда Бунин был потрясен разразившейся мировой войной. От имени деятелей русской культуры он написал тогда страстное антимилитаристское воззвание, в котором говорилось: «Как некогда, снова гибнут в пожарищах драгоценные создании искусства, храмы и книгохранилища, сметаются с лица земли целые города и селения, кровью текут реки, по грудам трупов шагают одичавшие люди». «Поистине проклятое время наступило», — писал он, ощущая приближение катаст-рофы, «конца света», ибо не видел выхода из того безнадежного положения, в которое была ввергнута Россия по вине бездарного правительства. Начиная с осени 1916 года он почти перестает писать, ведет лишь дневниковые записи; замыслы, редкие и случайные, обдумываются, затем бросаются. То же продолжается в 1917 году. Февральскую, а затем и Октябрьскую революцию Бунин встретил враждебно и сделался добровольным изгнанником.

Он обрек себя на писательское и человеческое одиночество, на нестерпимую тоску по родине. «Талант талантом, а все-таки «всякая сосна своему бору шумит». А где мой бор? С кем и кому мне шуметь?» — писал он на чужбине, где так и остался обособленным, отъединенным, чуждым по духу русскому зарубежью. О том же, чтобы писать на другом языке, даже и не помышлял, будучи убежден, что владеть в одинаковом совершенстве двумя языками, во всяких «мельчайших мелочах» и оттенках, человек просто не может, что он должен писать на том языке, с которым родился и вырос.

Среди строк, написанных Буниным в тяжелые для него дни, есть и горькие, несправедливые, исполненные злобы и отчаяния. Но таких строк немного, и не они составляют его славу. До последних дней продолжал Бунин самозабвенно служить великому русскому слову, и, хотя в эмиграции он уже не создал таких резко обличительных произведений, как «Господин из Сан-Франциско» или «Старуха», тем не менее он обогатил русскую литературу не одним прекрасным произведением.

Но это произошло не сразу. В течение первых двух лет жизни вне родины Бунин пишет мало. По-прежнему ненавидя всякую дисгармонию, разрушение и смерть, он теперь в ещё большей степени, чем в молодости, подвержен страху перед небытием, он — в плену мрачных размышлений о «суете сует» жизни, о том, что все в мире подлежит неумолимому уничтожению. Однако постепенно этот мрак все чаще и чаще прорезается зарницами природного бунинского жизнеутверждения и волей к творчеству. «Я жажду жить и живу не только своим настоящим, но и своей прошлой жизнью и тысячами других жизней, современным мне и прошлым, всей историей человечества со всеми странами его. Я непрестанно жажду приобретать чужое и претворять его в себе», — утверждает писатель. В нем не оскудевает любовь ко всему земному, к «земной плоти». Искусство его не вдохновляется тем, что окружает его за рубежом; Бунин как бы отодвигает от себя все, что ему неприятно: частое свойство уже немолодых, много переживших людей. Симпатии и чувства его становятся весьма избирательными. Творчество Бунина на чужбине питается любовью и памятью.

«Нет разлук и Потерь, доколе жива моя душа, моя Любовь, Память!.. В живую воду сердца, в чистую влагу любви, печали и нежности погружаю я корни и стебли моего прошлого...» («Роза Иерихона»). Эти слова — своего рода программа творчества.

В лучших своих вещах, написанных на чужбине, Бунин предстает главным образом как певец любви. О любви он писал и в России, и уже тогда проявилась характерная бунинская психология этого чувства. Истинная любовь, считал писатель, обречена быть только вспышкой, она не терпит продления. Так, в рассказе «Осенью» героиня переживает единственную, быть может, счастливую ночь в своей жизни и не ждет повторения. Так муж и жена испытывают несколько прекрасных мгновений, чтобы затем (как было и до того) продолжать жить «бессвязной, бессмысленной жизнью» («Новый год»). Так, героиня рассказа «Заря всю ночь», ощущая состояние «страшного, большого, неуловимого счастья» и любви ко всему миру, отказывает жениху, смутно предугадывая, что в браке эти чувства умрут в ней...

О том же, только с еще большей убежденностью и трагической силой, говорит Бунин в своих произведениях, написанных за рубежом. В рассказе «Солнечный удар» о любви сказано как о высшем даре судьбы, — и чем прекраснее этот дар, тем он скоротечней. Трагедийность любви усугубляется именно тем, что она взаимна и оттого слишком прекрасна, чтобы продлиться. Более того: оба знают, что, продлись их встреча, соединись их жизни — и чудо, «солнечный удар», поразивший их, уничтожится. «Хорошо только короткие счастье», — утверждает Бунин в этюде «В такую ночь». Примечательно, что он преимущественно пишет только о совершенной любви, которая не только взаимна, но и гармонична: она являет собою неразрывность «небесного» и «земного», души и тела. Такую любовь ничто не может подточить, испортить (ссора, проза жизни и т. п.); она, по Бунину, не сможет иссякнуть, но всякий раз фатально обрывается в самом зените — смертью или неизбежной разлукой.

Бунин считал, что, чем полнее прожита жизнь, тем страшнее приближение конца, но этому неизбежному концу все равно необходимо противопоставить Жизнь, самые прекрасные ее мгновения, «зарницы», которые бессмертны. И на закате жизни, на чужбине, да еще в гитлеровской оккупации, он создает свою книгу рассказов «Темные аллеи» — гимн любви. В этой книге (и не только в ней) он предстает смелым новатором; он пишет о любви так, как никто еще в русской литературе до него не писал; он рисует «рискованные» и откровенные ситуации, находясь словно на краю бездны: еще один шаг, неуместное слово — и можно свергнуться в пропасть натурализма. Но этого не происходит ни разу. Русский язык, все тот же классический, традиционный русский язык в устах Бунина делает поистине чудеса, являя собою синтез современной смелости и классического совершенства.

В рассказе «Генрих» писатель прямо выражает свое нравственное и эстетическое отношение к тому, как надо писать о любви: «Хорошо сказано в одной старинной книге: «Сочинитель имеет такое же полное право быть смелым в своих словесных изображениях любви и лиц ее, каковое во все времена предоставлено было в этом случае живописцами ваятелям». И дейст-вительно, подобно художнику или скульптору, живописует и; лепит Бунин образ Любви и Красоты, воплощенный в самом для него дивном и пленительном творении природы — в женщине («Ида», «Степа», «Руся»).

Существовали ли в действительности эти удивительные женщины и девушки, эти встречи и расставания, эти роковые обстоятельства, неизбежно пресекавшие счастье? Нет, Бунин сам признавался, что всё — и герои, и события, — складывалось у него как-то «само собой». И если раньше, в России, он часто затруднялся в выдумке фабулы и такие рассказы, как «Маленький роман» или «Сын», были не очень характерны для него, то теперь вымысел все чаще присутствует в его рассказах, делая их острособытийными новеллами.

Иногда он, впрочем, писал в своей старой, бессюжетной, манере; самое яркое произведение этого типа — «Божье древо», написанное в форме дневника. В этом рассказе Бунин делает новый шаг в изучении и постижении русского мужика, — теперь уже издалека, с «чужой стороны». Его Яков Демидыч совмещает в себе многоразличные черты, порою исключающие друг друга. Он, выражаясь его собственным словом, — обоюден; он живет, «как бог велит», как «божье древо»; он сам как бы и есть это «божье древо» и совмещает в себе все жизненные начала. Не в этой ли «обоюдности» ищет Бунин ответ на мучившую его загадку человеческого существования? Он утверждал, что его герой — фигура вымышленная, собирательная. Ярчайший, красочный язык его — как бы сгущенная русская народная речь, доведенное до предельной силы словесное живописание. Яков Демидыч — олицетворение России - той России, которая видится Бунину с чужбины.

Бунин И.А. Рассказы. М., «Худож. лит.», 1978. 351 с. (Классики и современники. Русская классическая литература).

В настоящее издание вошли лучшие рассказы Ивана Алексеевича Бунина. (1870—1953): «Антоновские яблоки», «Маленький роман», «Худая трава», «Господин из Сан-Франциско», «Легкое дыхание», «Бернар» и др.