Вечер медленно опускался на город. Сумерки в середине осени приходят ночевать на улицы рано, поэтому, когда маленькая стрелка часов подходила к девяти, за окном почти не осталось следов заката, и начали появляться первые звёзды. Темноту комнаты расщеплял слегка синеватый свет от экрана телевизора. "Прерванная жизнь" на нём стояла на паузе, а потом и вовсе заплыла синим заревом. Тишина свободно гуляла по пустой квартире; по мягкому ковру осторожно ступал сквозняк, исходивший от открытого окна на балконе.
Длинные пышные ресницы опускаются и поднимаются. Иногда быстро, учащённо. Иногда медленно, будто сонно. Глаза слегка прищуриваются и ловят прохладный воздух. "Дай ещё сигаретку". Уже вторую за последние несколько минут. Она поднимает голову вверх, и зелёная радужка улавливает слабо мерцающие звёзды. Над Москвой не бывает звёзд. Она горько хмыкает, но молчит. Он достаёт зажигалку, даёт ей прикурить. Друзья. Девушка сладко затягивается, откидывает со лба надоевшую прядь светлых волос и выдыхает белёсый дым.
Он что-то спрашивает, она молчит.
С минуты две тишина щекочет ушные раковины, дым вылетает из приоткрытого рта, облизывая чуть пухлые розовые губы. Она опускает руку над пропастью одиннадцатого этажа, ухмыляется смехотворной высотой и начинает говорить. Медленно, подбирая слова, выбирая мысли, затягиваясь сигаретой. Читает стихи Полозковой и рассказывает о том, как ей одиноко, и как она не может понять, почему одни из самых дорогих могут вот так бросать и молча уходить со сцены, даже не дождавшись антракта. Говорила, как ей не хватает её любимой девочки, которая бы обязательно, ты слышишь, обязательно бы сделала так, чтобы всё было хорошо. Взглядом, словом, присутствием, молчанием - сделала бы. Это ведь неправильно, когда человек один. Совершенно не правильно. И совершенно не правильно учиться легко отпускать людей. Они ведь так дороги, так любимы - так почему мы должны их просто отпускать? Их надо ловить. Держать. Возвращать. А мы учимся обратному. И это ведь только в начале кажется, что нормально, не жмёт, не прижимает, не выжигает. А потом что-то ёкает, вспоминаешь, что ушло, - всё, ты не вернёшь ни за что и никогда - и хватаешься за голову. Это ведь дико ужасно, правда? Когда тебе хорошо, а тебе не с кем поделиться счастьем. И когда оно разваливается, тебе снова не с кем поделиться. Она глотает ком в горле, сильно затягивается и с шумом выдыхает. Лёгкие выжимают дым в носоглотку, оставляя в себе все смолы. Ещё три затяжки и полумёртвый окурок летит вниз с одиннадцатого этажа. Правда, ведь смехотворная высота? Даже когда вниз летишь. Он вскидывает голову. "Красивые звёзды сегодня", - говорит. Она молчит.
Над Москвой не бывает звёзд.
Из чуть приоткрытого рта с еле слышным шумом выходит пар. Она разглядывает своё дыхание, слушает хрипотцу где-то у себя в груди, где стучит сердечко всю кошачью норму - 120 ударов. Губы начинают немного дрожать, и она возвращается в комнату.
Тишина пронизывала каждую единицу времени. Волнами влетала в ушную раковину, ложилась на руки, забиралась под кожу. Она сидела на диване, а он ловил ладошками слёзы, вытирая с щёк её одиночество.
(0)
