Образ и характер Джины Сансеверина

Наставниками и покровителями Фабрицио – герцогиней Сансеверина и графом Моска – все то, что творится при дворе, на первых порах воспринимается как игра, в которую они вынуждены играть. Они терпят эту двусмыслицу со снисходительной усмешкой и защищаются презрением. Обаятельная Сансёверина непринужденно исполняет роль первой дамы герцогства, на самом же деле смысл ее жизни – крепнущая в потаенных недрах сердца любовь к Фабрицио и нежная дружба с графом. Моска рассматривает свою службу распорядителя «трех четвертей государственных дел» как дань, которую он вынужден платить за счастье быть с Джиной и давать счастье ей. Правда, это тонкая и опасная игра: будучи премьером, граф против «кровавых глупостей», но малейшая ошибка – и недолго стать пособником или жертвой навеки перепуганного и оттого злобно-жестокого принца. Пока в Парме не. началась настоящая война за спасение Фабрицио, Моска и Сансеверина не прибегают к беспощадным приемам, принятым при пармском дворе. И если они потом обратятся к ним, то лишь потому, что сражение пойдет не на жизнь, а на смерть.

Фабрицио между тем занят другой игрой. Он учится в духовной коллегии, ему предстоит стать преемником архиепископа Пармского, но всерьез это его не заботит. Играет он и в любовь удрученный тем, что подлинное чувство, кажется, недоступно ему. Однако проблески грозовых страстей уже мерцают где-то совсем, неподалеку, и рано или поздно беспечному пока юноше с его задатками не миновать окунуться в этот опаляющий свет. То, что зарождается в душе герцогини Сансеверина, любующейся племянником, – страсть, хотя Джина страшится признаться в этом и самой себе. То, к чему стремится Фабрицио и чего ему недостает, – страсть. То, что испытывает граф Моска к Джине, – страсть. Безмольная сцена, в которой Моска, «будто ослепший - от жестокой боли», терзается ревностью к Фабрицио, не оставляет в этом сомнений.

И все-таки счастье, имеющее своей предпосылкой игру в жизнь, – невсамделишно, скорее «как бы счастье», по существу – наиболее приемлемый вид отсутствия счастья. Богатство и завистливый почет при дворе . настоящего счастья не дают; искусное вельможное лицедейство иногда доставляет удовольствие, а нередко вызывает и разочарованное уныние–в зависимости от того, как оборачивается дело. Предпочитать графа другим мужчинам –еще не значит быть счастливой. Победные любовные похождения Фабрицио приносят ему лишь тоску по всепоглощающему чувству. И здесь сам ход событии, столь естественно направляемый рукой Стендаля приближается к повороту, за которым каждый из устремленных к подлинному счастью в «Пармской обители» – Сансеверина, Фабрицио и девушка, чей изящный облик пока только чуть намечен, только зыбко брезжится, – до последней страницы книги действуют по велению высокой и страстной любви. Может ли страсть дать счастье? И чем тогда приходится платить за его обретение, коль скоро подлинность знаменует собой конец игры и вовлечение в поток жизни нешуточной, все же всерьез устроенной по законам изуверски-несуразного пармского миропорядка? Иных путей, кроме пробивания стенки лбом, не дано: действительность все-таки не театр, а истории было угодно установить ее «подмостки» посреди монаршьих покоев, в крепости, а то и совсем поблизости от плахи. Отныне из атмосферы в чем-то кукольной придворной комедии, остроумной жизненной игры, не слишком угрожающих и обязывающих происшествий – всего того, что позволяет познакомиться с людьми и обстановкой, что наблюдаешь увлеченно, но во многом извне и сбоку, – предстоит погрузиться в атмосферу доподлинной трагедии, когда сторонняя приглядка исчезает, сменяется примеркой на себя, напряженной включенностью сопереживания. Историческое, «пармское», в дальнейшем свободнее и прямее прорастает общечеловечески вечным.

С того момента, как Фабрицио брошен в каземат башни Фарнезе, приговорен к двенадцати годам заключения в мрачной тюрьме и ему грозит гибель от подмешанного в пищу яда, – с этого часа в его жизни и жизни его близких все совсем не «понарошку». Опасность превращает сердечную тягу в страсть, вышедшую наружу, и это до конца выявляет, довоплощает то, что заложено в личности, но до поры до времени как следует не пробилось. Стечение коренящихся в самой логике вещей и в этом смысле далеко не случайных случайностей – толчок для полного самораскрытия и самосвершения благородной души.

Первой через эту купель проходит Джина. Игра для нее исчерпана. Придворная дама, отбросив правила этикета, объясняется с принцем, как с простым смертным, вдобавок существом презренным, и чуть было не добивается освобождения племянникад)дной своей отвагой. Потерпев, однако, неудачу, она подчиняет себя целиком единой задаче – спасти боготворимого ею Фабрицио. Привыкшая следовать советам графа и во всем опираться на него, теперь она не без оснований обвиняет Моску в слабодушии и действует на собственный страх и риск; граф становится ее послушным помощником; именно ее дерзость и беззаветность делают его достойным своей, , подруги. Сансеверина – главный организатор побега узника из крепости и с чистой совестью преступает запреты, будучи убеждена, что нравственно полноценная страсть это оправдывает, тогда как низменная страсть обращает охваченных ею в гнусных рабов.

Принц – опасный негодяй, поэтому должен быть казнен. «Этому человеку нет оправдания: при всей остроте его ума, сообразительности, здравом смысле у него низкие страсти». А посему: «боже мой, разве можно церемониться с такими людьми, как эти тщеславные и злопамятные изверги». Ничего не поделаешь, это война. Обратившись к страницам, раскаленным смертной мукой герцогини, – там, где она бьется в страхе за Фабрицио, – нельзя не согласиться, что Сансеверина только так и могла поступить и имела на это полное человеческое право.

Заодно она выдерживает еще и самое трудное испытание на высоту души. Всегда бескорыстная, теперь она бескорыстна вдвойне: ведь она знает, что Фабрицио любит другую. Страсть наполняет жизнь Джины глубочайшим смыслом, делает ее прекрасней, чем когда-либо прежде. Неизреченная и заведомо безответная любовь – трагедия, источник острейшей душевной боли. Но если это любовь воистину и сумела возвыситься до самоотречения, она по-своему награда, в муках рожденное благо – добытое-таки счастье. Счастье герцогини – нелегкий дар судьбы, оно в подвиге бескорыстия. Но оно выпало ей на долю и останется с ней до смертного часа как драгоценная святыня.

Мятеж, поднятый Джиной во имя одного-единственного дорогого ей существа и освященный нравственной правотой любящей женщины, волей-неволей есть, по Стендалю, и дело граждански значимое, обращенное против угнетателей народа и народу небезразличное. Недаром ей в соратники дан трибун-простолюдин Ферранте Палла, который скрывается в лесу и добывает пропитание грабежом богатых и знатных, усматривая в отнятом у них – жалованье общества своему слуге, поборнику свободы. Две страсти этого бунтаря – любовь к родине и любовь к прекрасной герцогине – сливаются воедино, уживаются в нем так, что взаимно друг друга усиливают, толкают его на отчаянно смелые действия. И аристократка Джина совершенно естественно признает этого плебея равным себе – ведь у него благородные ум и сердце. Молва считает непокорного изгоя помешанным, но кто знает, не за ним ли завтрашний день. Мудрый Моска не исключает: победи в Парме республика, этот итальянский Робин Гуд сделался бы ее жестким правителем. Но сам Ферранте, Палла горько вопрошает: «Да как учредить республику, когда нет республиканцев?», когда отовсюду дуют ветры исторического ненастья и промораживают, леденят упования на благотворные перемены? Как бы то ни было, пока он оказывает неоценимую помощь Джине и этим ничуть не отклоняется от своего подвижнического служения народу.

Страсть страстных душ, рожденных для нее, как другие рождаются для подвига или злодейства, озаренных - и испепеленных ее огнем, – прославление счастья такой отнюдь не безоблачной любви и есть, собственно, источник поэтичности «Пармской обители», самой поэтичной из книг Стендаля. При случае весьма склонный к трезвому обсуждению происходящего, по преимуществу хладнокровно-сдержанный, а нередко и саркастичный, рассказчик дает, однако, прорваться своему восхищению всякий раз, когда повествует о мудром безрассудстве пылких сердец, которым неведома душевная дряблость крохоборческого- здравомыслия и приспособленчества, о чудном сочетании в них жизнерадостности, чистоты, неукротимого напора чувств, мужества, нежности. Отсюда в суховато-точном слоге Стендаля прикровенная, то подспудная, то выбивающаяся наружу, хрупкая, а подчас и плавно струящаяся музыкальность; отсюда же во многом и само построение книги, где царит романтика захвытывающих поворотов судьбы: неожиданные приключения, круто меняющие жизнь случайные встречи, переодевания в чужое платье, знакомство с лесным отшельником-бунтарем, внезапно вспыхнувшая влюбленность узника и дочери тюремщика, добровольное возвращение в тюрьму, заговор и городской мятеж, а потом – встречи тайком и, согласно обету, в полной темноте, похищение ребенка, вереница смертей, как в шекспировских трагедиях... Мастерски, осуществленный сплав умной аналитики, насмешливо-язвительных зарисовок и напряженного лиризма, задающего повествовательной ткани ее внутреннее устройство, и является источником неповторимого очарования стендалевской «Пармской обители».

Источники:

Стендаль Пармская обитель: Роман. /Пер. с фр. Н. Немчиновой; Вступит, статья С. Великовского и А. Резникова; Примеч. Б. Реизова.— М.: Худож. лит., 1982.— 414 с. (Классики и современники. Зарубеж. лит-ра)

Аннотация:

Назад Далее

К списку К категории В меню