Биография Толстого Женитьба любовь Софья Андреевна Берс
Толстой влюбился в восемнадцатилетнюю Софью Андреевну Берс.
Софья Берс родилась в 1844 году в семье московского врача А.Е. Берса. Она получила хорошее воспитание и имела образование, типичное для барышни ее лет: играла на фортепиано, часто бывала в театре, участвовала в домашних спектаклях, писала милые полудетские повести, шила, вышивала, выдержала экзамены на звание домашней учительницы и получила соответствующий диплом, имела навыки домашнего труда...
Часто бывая в семье А. Берса, Толстой знал Софью с ее детских лет. Берсы имели виды на Льва Николаевича как на жениха старшей из своих дочерей — Лизы. Но судьба распорядилась иначе: Толстой влюбился в Софью.
«Участь моя решена — я женюсь», — писал когда-то Пушкин. Участь Толстого тоже была решена, как бы он ни прислушивался к своим сомнениям в чувствах, как бы ни взвешивал все «за» и «против». Лев Николаевич выбрал наконец человека, которому признался в любви. Он показал невесте свои дневники, недавно так грубо просмотренные жандармами.
Но с самого начала отношений с Софьей Андреевной Толстого не оставляли сомнения — казалось, чем больше он любил, тем больше сомневался в искренности своих чувств. В день свадьбы Лев Николаевич почувствовал, как он признавался себе в дневнике, «страх, недоверие и желание бегства». С утра он пришел к невесте и стал мучить ее сомнениями в ее любви к нему. Софья Андреевна решила, что он испугался женитьбы и хочет бежать. Она плакала, ее мать говорила с женихом, уговаривая его быть спокойнее. «Льву Николаевичу стало как будто совестно. Он скоро ушел», - вспоминала Софья Андреевна.
Свадьба состоялась 23 сентября 1863 года.
Когда читаешь дневниковые записи, сделанные в те «счастливые» дни, становится страшно от переизбытка противоречивых чувств, испытываемых Толстым. Кажется, что одному человеку не под силу испытать все переживания, только часть которых описал в дневнике Толстой. В одном небольшом отрывке каждое из предложений по чувству и по мысли отвергает предыдущее, и если не учитывать, что эти слова писал влюбленный, можно было бы отнести их к горячечному бреду сумасшедшего:
«Я себя не узнаю. Все мои ошибки мне ясны. Ее люблю все так же, ежели не больше. Работать не могу. Нынче была сцена. Мне грустно было, что у нас все, как у других. Сказал ей, она оскорбила меня в моем чувстве к ней, я заплакал. Она прелесть. Я люблю ее еще больше. Но нет ли фальши? ...С студентами и с народом распростился».
Последнее означало, что яснополянская школа закрылась. Толстого захватила страсть внутренних переживаний. Он, как заболевший внезапной непонятной болезнью, прислушивался к каждому своему чувству в надежде определить как можно яснее, что с ним, в какую сторону несет его жизнь, к добру или к худу? И не мог выяснить этого определенно...
За долгие годы жизни с Софьей Андреевной Толстой испытал к ней, наверное, все чувства, свойственные человеческой природе, — от безоглядной любви до ненависти. Он, например, давал жене читать свои дневники, но при этом (уже к концу жизни!) завел дневник для одного себя, который прятал за обивку кресла в кабинете. Он был искренен с женой во всем, но при этом понимал как проницательный психолог, что его чрезмерная, нечеловеческая искренность может оттолкнуть Софью Андреевну.
Может быть, в отношениях с Софьей Андреевной наиболее полно проявился сложный характер Толстого. Он был переполнен чувствами, они кипели в нем, выбрасывая на поверхность души всплески совершенно неожиданных проявлений. Надо сказать, что Софья Андреевна была под стать своему мужу. Ее любовь к нему была так же велика, как ее страшная ревность — ко всему, что окружало Толстого. Софья Андреевна ревновала к прежней жизни: к «крестьянкиным детям», к самой крестьянке Аксинье, которую когда-то любил Толстой, к казачке Марьянке, которую он описал в «Казаках». Противоречивые и противоположные по чувству записи соседствовали друг с другом в ее дневниках:
«Он мне гадок с своим народом. Я чувствую, что или я, т. е. я пока представительница семьи, или народ с горячей любовью к нему Левы. Я для него живу, им живу, хочу того же, а то мне тесно и душно здесь... Если б я могла и его убить, а потом создать нового, точно такого же, я и то сделала бы с удовольствием».
Записи, свидетельствующие о чрезвычайно напряженной внутренней жизни, делались в минуты душевного неспокойствия — или после частых ссор, или после таких же частых примирений. Если читать записи из дневников Толстого и Софьи Андреевны, сделанные в одно и то же время, то кажется, что слушаешь страстную перекличку двух сердец, соперничающих в огромности чувств. Эти сердца любят, сомневаются и страдают
— но друг без друга жить не могут.
В то время, когда писались эти страницы двух дневников, жизнь в Ясной Поляне шла своим чередом под управлением молодой хозяйки. Лев Николаевич страстно увлекался разнообразными хозяйственными идеями (они в подробностях описаны в романе «Анна Каренина» как увлечения Константина Левина), но систематически занималась делами его жена. Прошли времена, когда в пустом родовом гнезде братья Толстые спали на соломе. Софья Андреевна проявила недюжинные способности и за небольшой срок сумела создать в Ясной Поляне идеальные условия для творческого труда своего мужа.
Толстой чувствовал в себе начало нового ритма жизни. Напряжение писательского труда не ослабевало в нем. Он закончил «Казаков», написал рассказ «Холстомер» — историю лошади. Но в это же время, и это видно по записям в дневнике, Толстой испытывал огромную потребность начать новое, еще неизвестное для него самого, огромное дело. Он чувствовал приближение большой работы. Так всегда бывало с ним при смене внешних обстоятельств жизни — Толстой сразу начинал грезить необъятными планами. Вернувшись с войны, он мечтал стать основателем новой религии, хотел изменить государственное устройство, стремился по-новому наладить систему образования. Жизненные повороты словно заносили Толстого с его непомерной жизненной энергией, увлекая по огромному радиусу. И сейчас, после изменений в личной жизни, он почувствовал в себе необходимость длительной работы, посвященной одному замыслу.
Казалось, личные переживания, любовь к молодой жене, «яснополянская идиллия» семейной жизни всколыхнули в душе Толстого самые чувствительные и чуткие струны. В то время он сам признавался, что долго вынашивал в себе, еще не осознавая этого до конца, замысел большого романа-эпопеи.
«Пропасть мыслей, так и хочется писать. Я вырос ужасно большой... Правду сказал мне кто-то, что я дурно делаю пропуская время писать. Давно я не помню в себе такого сильного желания и спокойно-самоуверенного желания писать... Эпический род мне становится один естественен».