Биография Бунина. Рассказы. Стихи. Часть 1.

Талант Ивана Алексеевича Бунина (1870 — 1953) сформировался в обстановке провинциальной усадьбы, на Орловщине, под сильным воздействием дворянско-сословных традиций. Одновременно на него оказала огромное и благоприятное влияние близость к природе, к деревенской жизни. Покинув девятнадцатилетним юношей обнищавшее родовое гнездо, по словам матери, «с одним крестом на груди», он кочует по России, меняя одну жалкую должность на другую и считая себя «вольнодумцем», вполне равнодушным не только к своей голубой крови, но и к полной утрате того, что было связано с нею». Его самые ранние произведения — очерки и рассказы, художественно еще не совершенные («Нефедка», «Судоржный», «Помещик Воргаольский», «Мелкопоместные» и др.), проникнуты демократическими настроениями.

Демократические традиции русской литературы и общественной мысли были близки его индивидуальному, живому опыту. С юности он испытал, наряду с культом «чистых», «дворянских» лириков, сильнейшее тяготение к писателям из самой народной гущи. Характерен отбор имен в его ранних критических опытах 80 —90-х годов — поэт-самоучка Е. Назаров, Н. Успенский, Т. Шевченко, И. Никитин и т. д. «Все они, — писал Бунин, —люди, крепко связанные с своей почвой, с своею землею, получающие от нее свою мощь и крепость». И когда позднее Бунин не без гордости заявил: «Все предки мои всегда были связаны с народом и с землей...» — он почти дословно повторил слова своей юношеской статьи о Никитине.

В такой оценке отразилась живая, некнижная связь нищего «барчука» Бунина с деревенским бытом, трудом, досугом, с крестьянской эстетикой. По сути, он был ближе к крестьянству и лучше понимал его, чем иные народнические интеллигенты, один из которых, Скабичевский, так возмутил Бунина своим равнодушным признанием, что «за всю свою жизнь не видал, как растет рожь, и ни с одним мужиком не разговаривал». Сам Бунин не только «видел», как растет рожь, — его детство прошло «в глубочайшей полевой тишине», «среди хлебов, подступавших к самым нашим порогам». Близость к природе, сопричастность деревенской жизни не могли не отразиться и на формировании литературных вкусов и пристрастий Бунина, на его позднейшем «противостоянии» модным городским «измам».

Однако, восхищаясь в молодости писателями-самоучками, просвещенными «безнаук природою» (поразившая его безграмотная надпись на могиле А. В. Кольцова в Воронеже), сам Бунин не был похож на них, хотя и имел всего четыре неполные класса гимназии. На его душе оставила свой чекан высокая культура, органически, кровно усвоенные в юности Пушкин, Лермонтов, Жуковский, Гоголь, Тургенев, Толстой, Полонский, Фет. Он штудирует Шекспира, Гете, Байрона и так глубоко изучает английский язык, что в двадцать пять лет создает свой знаменитый перевод поэмы Лонгфелло «Песнь о Гайавате». Бунин основательно знакомится с украинской литературой и фольклором, интересуется польской поэзией, прежде всего творчеством Мицкевича. Под влиянием старшего брата Юлия он обращается к философии, социологии, истории, публицистике, хотя и читает бессистемно, все подряд: Куно Фишера, Л. Берне, Г. Спенсера, Н. К. Михайловского и т. д.

К концу 1890-х годов в основном завершается путь Бунина к самому себе, достигает зрелости его дарование, поражающее внешней изобразительностью, феноменальной наблюдательностью и цепкостью памяти писателя. А если добавить к этому, что всю свою долгую творческую жизнь Бунин был и оставался художником-подвижником, кропотливо работавшим над каждой фразой, станет ясно, что и качества его таланта соединились на редкость гармонично и счастливо.

Однако, как ни парадоксально, но именно это гармоничное, счастливое сочетание качеств бунинского таланта обусловило не только художественную чистоту и совершенство, но и известную ограниченность его творчества 1890-х и начала 1900-х годов, сосредоточенного на нравственно-эстетических, подчас — чисто эстетических задачах. Бунин, если можно так выразиться, был долгое время «слишком писателем», а его произведения — «слишком литературой», чтобы реагировать на все то, чем жила и болела в ту пору огромная Россия.

Действительность уже поставила перед искусством новые задачи, что было связано с нарастанием общественных противоречий, поисками выхода из круга отмирающей идеологии, наконец, близящейся революцией. Жизнь несла в себе новые черты, новые конфликты, выдвигала новых героев. «Настало время нужды в героическом», — заявлял молодой Горький в письме к Чехову (М. Горький. Собр. соч., т. 28, с. 113). Творческая практика самого Горького и была ответом на запросы эпохи.

Используя издательство «Знание» как трибуну для объединения демократических литературных сил, Горький привлекает и Бунина, но неоднократно говорит о его общественной индифферентности. Сам Бунин среди «знаньевцев» выглядит «попутчиком», хотя много и охотно печатается в этом издательстве. Фигура Бушща в эту пору, на грани нового века, выглядит достаточно одинокой. Редкие для него попытки откликнуться на «злобу дня» малоудачны, отдают холодноватой риторикой. Само призвание художника временами воспринимается им как служение «избранника» красоте:

На высоте, на снеговой вершине, Я вырезал стальным клинком сонет. Проходят дни. Быть может, и доныне Снега хранят мой одинокий след.

Сердцевину, стержень бунинской поэзии 1890-х и начала 1900-х годов составляло то, чего символисты почти не касались, не знали и не любили: русская природа. И хотя книга «Листопад» появилась в символистском «Скорпионе», кроме марки издательства ее ничто не связывало с декадентским лагерем. Посвященная Горькому поэма, по которой был назван сборник, воскрешала жизнь леса, таинственную и поэтичную:

Лес, точно терем расписной. Лиловый, золотой, багряный, Веселой, пестрою стеной Стоит над светлою поляной...

Отдавая порою должное бунинским стихам, поэты-символисты не раз подчеркивали их чужеродность «новому» искусству, их «контрсимволизм». Символистам, с их стремлением к формальной новизне и изощренности в поэзии, стих Бунина казался архаичным, старомодным, «ветхозаветным».

Мы не найдем в его стихах города, городской жизни, отзвуков общественной борьбы. Он спешит увести читателя в поле, в лес — или любуется морским прибоем, или размышляет о суете жизни. Однако было бы ошибкой рассматривать поэзию Бунина как нечто раз и навсегда сложившееся, неизменяющееся, пассивно-самоцельное и созерцательное. Появление в дальнейшем таких «тузовых» (выражение Горького) вещей, как «Деревня», «Суходол», «Господин из Сан-Франциско», доказывает, какая огромная невидимая работа должна была им предшествовать.

Особенности Бунина-художника, своеобразие его места среди современников и шире — в русском реализме XIX —XX веков, иными словами, то новое, что внес писатель в литературу, — все это наиболее явственно и глубоко раскрывается в произведениях 1910-х годов. В повестях «Деревня» и «Суходол», в рассказах «Древний человек», «Хорошая жизнь», «Ночной разговор», «Веселый двор», «Игнат», «Захар Воробьев», «Князь во князьях», «Последнее свидание», «Иоанн Рыдалец», «Я все молчу», «Худая трава», «Чаша жизни», «Аглая» и т. д. Бунин сознательно ставит обширную задачу — отобразить, в перекличке и полемике с крупнейшими писателями-современниками (и прежде всего — с Горьким), главные, по его мнению, слои русского народа: крестьянство и мещанство («Деревня»), мелкопоместное дворянство («Суходол») — и тем самым наметить общую историческую перспективу в жизни всей огромной страны, только что пережившей революционные потрясения 1905—1907 годов.

Выдвижение Бунина в первый ряд художников России, помимо значимости его творческих достижений этой поры, было связано и с серьезными изменениями, происшедшими в самой литературе на перепадах первой русской революции и последовавшей затем реакции. В этих испытаниях произошло — хотя бы и с серьезными, неизбежными потерями — своего рода отделение семян от плевел, истинно нового от преходящей и броской моды. В конечном счете, как всегда, новое только выиграло. Прежде всего, к 1910-м годам обмелел символизм как литературное течение, что только подчеркнуло, резче обозначило истинную величину дарования Блока, крупнейшего поэта XX века, в то время как другие поэты-символисты — Бальмонт, Сологуб, Гиппиус, Минский, недавние кумиры читающей публики, — переживали явный и неуклонный спад.

С другой стороны, не выдержали резкой перемены общественного климата и многие из прежних «знаньевцев» — Гусев-Оренбургский, Чириков, Айзман, Юшкевич, Найденов, Скиталец и прочие «разгребатели грязи», бичевавшие пороки старой России. Именно отсутствие чувства историзма, которым в такой степени было наделено творчество великого пролетарского художника Горького, поставило их перед опасностью в изменившихся общественно-политических условиях «захлебнуться» в сиюминутном, поддаться унынию и растерянности. По верному слову Горького, оказалось, что в литературе этой поры «только Бунин верен себе, все же остальные пришли в какой-то дикий раж и, видимо, не отдают себе отчета в делах своих» (М. Горький. Собр. соч., т. 29, с. 17). Даже такие писатели-реалисты начала века, как Куприн и Л. Андреев, испытывали в эти годы заметный кризис, воздействие упадочнических настроений и модных поветрий.

Если говорить о реалистической прозе, то «Городок Окуров», «Жизнь Матвея Кожемякина», «По Руси» Горького и «Деревня», «Суходол», «крестьянские» рассказы Бунина не имеют ничего себе равного в литературе 1910-х годов, явно выделяются на общем фоне богатством проблематики, значительностью художественных открытий, попыткой исторического осознания русской действительности. Не случайно, что как раз на 1910-е годы падает период наибольшей близости Горького и Бунина. Задумав написать «Деревню» и «по-новому изобразить мужиков» еще в 1908 году, Бунин, несомненно, много и подробно говорил на эту тему с Горьким на Капри, куда он приехал 12 марта 1909 года. Оба художника стремятся в эти годы запечатлеть образ России, взятой обобщенно, крупным планом.

С произведениями «окуровского» цикла сближает «Деревню» жесточайшая критика «свинцовых мерзостей» русской жизни, подчас даже переходящая у Бунина в безотрадную и горькую «отходную» старой деревне — помещичьей и мужицкой. В «Деревне» можно уследить полемику с горьковским «Городком Окуровым», который появился как раз в разгар писания Буниным своей повести. В этом смысле некоторые страницы обоих произведений представляют собой как бы спор Бунина с Горьким о «Руси и ее истории». Предметом спора для Бунина служит вопрос: что за государство Россия и какое сословие определяет исторически ее лицо?

В «Окурове» Яков Тиунов, «первая голова Заречья», учит слободских: «Что ж — Россия? Государство она, бессомненно, уездное. Губернских-то городов — считай десятка четыре, а уездных — тысячи, поди-ка! Тут тебе и Россия». — «Да она вся — деревня, на носу заруби себе это!» — спорит с ним базарный вольнодумец Балашкин у Бунина. И долго занимавший Бунина замысел — написать продолжение «Деревни» — повесть «Город» с Кузьмой Красовым в качестве главного героя, имел, очевидно, подоплекой дальнейшую полемическую перекличку, художественную параллель «окуровскому» циклу Горького.

Разделяя мнение своего свирепо-добродушного «фарисея» Ба-лашкина о том, что не город, а деревня — помещичье-крестьянское большинство — составляет национальную основу страны и предопределяет ее развитие, Бунин оставался как будто бы во власти безысходного пессимизма. Его «Деревня», не говоря уже о многих «крестьянских» рассказах («Ночной разговор», «Веселый двор», «Будни», «Игнат» и др.), дает богатый материал для вывода, что косная крестьянская среда не может выдвинуть носителей передовой жизни, что неотвратимо идущая на смену старине буржуазная «новь» лишь разлагает, окончательно губит последние оазисы патриархальности.

Как же увязать тогда с такой явной односторонностью бунинско-го взгляда на русскую действительность возможность исторического подхода к деревне? А ведь именно об историзме Бунина говорилось во многих откликах на его «Деревню» и «Суходол», начиная с известного горьковского: «...так глубоко, так исторически деревню никто не брал» («Горьковские чтения 1958- 1959», с. 52). По-видимому, следует исходить не из того, что Бунин не увидел, не понял, просмотрел, а из того, что же он открыл для читателя, впервые ввел в литературу. Только тогда удастся разрешить несомненное противоречие, возникающее при попытке оценить его творчество 1910-х годов: Бунин якобы чуть не до искажения сгустил мрачные краски в изображении деревни и в то же время сумел отобразить ее глубоко исторически. Бунина либо хвалили, либо порицали, но за одно и то же: за «обличение» русской деревни, за обилие тяжелых и мрачных картин. В обоих случаях критика била мимо цели, мимо главного. Не потому ли, прочитав некоторые отзывы о «Деревне», Бунин признавался в письме к Горькому: «И хвалы и хулы показались так бездарны и плоски, что хоть плачь».

Главное же было в том, что бунинские произведения в отношении к деревне и крестьянству не были сплошь «обличительны». Справедливее будет сказать: в изображении самых темных сторон русской действительности писатель, во-первых, не делал различия между «мужиком» и мелкопоместным, а во-вторых, сам воспринимал эти темные стороны с болью и состраданием, с гневом и жалостью, потому что видел все это в родном, отчем, «своем»...

Казалось бы, что может быть мрачнее и беспросветнее крестьянской жизни, запечатленной писателем в рассказе «Веселый двор». Жутка насмешка соседей, окрестивших нищий, полузаброшенный двор Минаевых «веселым»; нелеп и уродлив печник Егор, закончивший свою жизнь под колесами поезда; никому не нужна, позабыта богом, людьми и собственным сыном его мать Анисья, прозванная за голодную худобу Ухватом. Но что это - обличение крестьянской косности и дикости? Враждебное и скептическое отношение к русской деревне? Нет, Анисья так же человечески близка и понятна Бунину, как близок ему мелкопоместный Хрущев из «Суходола», как близок и мещанин Кузьма Красов, как красавица Молодая, древний годами Иванушка, грамотей и книгочий Балашкин, братья Тихон и Кузьма Красовы («Деревня»), батрак Аверкий («Худая трава»), лютующий над собой исполин Захар Воробьев (одноименный рассказ), соединивший в себе трагическое и скоморошье начала нищий Шаша («Я все молчу») и другие.

Если кратко определить отношение писателя к деревенской России, крестьянской и дворянской, то это будет сложное чувство «любви-ненависти». Конечно, Бунину не под силу осмысление происходящего с точки зрения передовых идей своего времени. Но, поэтизируя старую Русь, он одновременно заявляет о своей ненависти к темному и дикому и о любви к родному, издревле идущему, прорывающемуся через все социальные невзгоды. Противоречивые чувства автора соединены в тугой и нерасплетаемый узел. За современными горькими картинами жизни крестьянской России Бунин все время видит ее глубинную, многовековую историю, за темными и искалеченными судьбами — огромные, неразбуженные и здоровые силы, таящиеся в русском человеке.

Что такое Захар Воробьев, добродушный русобородый гигант, как не пример национального характера с его удалью, размахом, великодушием, соединением исполинской силы и кротости? Да это какой-то добрый молодец, прямой потомок былинных богатырей! Беда, однако, в том, что жизнь не дала Захару Воробьеву ни малейшей возможности проявить себя, раскрыть хотя бы малую толику богатырской своей души. Ну, пронес на руках «верст пять» нищую, убогую старуху — эко диво! И он погибает, сваленный «не большой горой, а соломинкой», — выпив на спор с мелкими и корыстными людишками непомерное количество водки.

Как известно, по свидетельству Горького, об этом рассказе Иван Вольнов отозвался так: «Это — на сто лет! Революцию сделаем, республика будет, а рассказ этот не выдохнется, в школах будут читать, чтоб дети знали, до чего просто при царях хорошие мужики погибали» (М. Горький. Собр. соч., т. 17, с. 324). Именно в крестьянской, простонародной среде, посреди всей тьмы, социального убожества и лишений находит Бунин истинно положительные характеры. Под внешней «беспощадностью», «объективностью» скрыты его любовь, восхищение русским человеком. «Если бы я эту «икону», эту Русь не любил, не видал, — скажет он позднее, живя на чужбине, — из-за чего бы я так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так непрерывно, так люто!»

Бунин не только не увидел и не изобразил рабочий класс — он воспринял пролетария всего лишь как вчерашнего крестьянина, «испорченного» городом. В этом сказалось социальное заблуждение большого писателя. На огромном бунинском полотне, так широко запечатлевшем предреволюционную Россию, рабочему не нашлось места ни в одном из произведений 1910-х годов. Однако, говоря в эти годы о России как о преимущественно «деревенской» стране, Бунин не заблуждался (напомним, что по переписи 1913 года в сельской местности проживало 82 % всего населения). От того, какую роль сыграет именно крестьянское большинство в историческом развитии страны, за кем оно пойдет, во многом зависел будущий путь России. Недаром вопрос о крестьянстве как о союзнике пролетариата В. И. Ленин считал основным в условиях предреволюционной и революционной России, решительно расходясь в этом с меньшевиками, а затем троцкистами, как известно, недооценивавшими роль крестьянства в социалистической революции.