сначала его. А то не понятно будет. Перекликается.)
ПОЯС ШАХИДА
Краткость – сестра таланта. И мачеха секса.
Так что, если кто воспылает, то краток я - не буду.
Предпочитаю женщин худых нулевого размера.
Потому что я никогда такого в руках не держал.
Интересно потрогать кость.
Эта тварь, с которой я живу, (и это ее официальное название,
устроена так, что троганье ее за кость не представляется
возможным.
Я ухожу на работу – она колышется.
Прихожу – она колышется.
«Я поставил носки на холодильник!»
Ну и что?...
Зато мух не будет.
Дерзкое мое умоустройство мозга уже поглядывает на бутыль
с самогонкой.
Но я не спешу.
Я подхожу к портрету Эйнштейна с почтением…
И говорю сам себе кратко, талантливо и сокровенно:
- Е равно Эм Цэ Квадрат…
И сам себе отвечаю: - Воистину – квадрат!
Все. Можно калдырить.
Только нож положу поближе – я его потом буду втыкать
в собачью будку.
Я не знаю – зачем.
Это - традиция.
Первый тост – за полярников.
Конкретно – за Кренкеля. Он был беспартийный.
И я, когда нажрусь – хожу кренкелем теперь.
Гордо морзирую сводки на Большую землю: печень в норме,
белочка прошла мимо, обещала зайти в случае ЧЕГО.
ЧЕГО – это читается так:
- Чрезвычайно Е…нутая Геомагнитная Обстановка.
Выбиваю точки-тире кулаком по столу.
Эта тварь могла бы много полезного сделать для наших полярников.
Но боюсь, что они будут презирать ее после первой же
полярной ночи.
Кстати, о ночи.
Там тяжело, на Севере.
Брачная ночь эскимосов начинается в октябре, а заканчивается
в марте.
Но никто не жалуется.
Север – есть Север.
И этой твари там не место.
Огурчик!
Первый – пошел.
Полярникам стало теплее.
Родина слышит их скрежет зубами по снегу…
Морзирую: Эйнштейн гордится вами…Первый прошел отлично…
Между первым и вторым…
За художников!
Это перцы человечества.
После изобретения фотографии они некоторое время были не нужны.
Но из последних сил, пропив все краски, но не мастерство,
они сумели поразительно ровно нарисовать черный квадрат остатками
«кузбасслака»,и все удивлялись – как в таком пополаме и такой
ровный вышел квадрат! Их сильно зауважали. Их понесли в музей –
вот на что способен в доску упитый мастер кисти и стакана!
Ты трезвый так ровно никогда не нарисуешь!
Они теперь берут окурки и из них делают «Девочку с абрикосами».
Сидит девочка, с бычком в зубах, трогает себя за абрикосы и думает:
«Ну вот! Опять залетела…»
Я тоже завтра наберу олифы, выну свой репродуктивный орган и,
обмакивая в краску, напишу им репродукцию.
«Возвращение блудного сына». Как получится.
Отдам в школу. Очень необычная техника.
Пусть музей мой обоснуют.
Дом-музей-туалет имени меня.
Пусть видят картину: вот – бухал сын, калдырил.
И как у него кончились деньги.
Это высокая трагедия.
Огурчик!
Второй пошел!...
Закурим теперь.
Закурим за ядерные силы СНГ!
3081 боеголовка на складе – по последнему счету.
И весь российский Генштаб с ног сбился с этой одной!
Откуда она вылезла? И что с ней делать? Продать или потратить?
Затянемся за работников копировального искусства!
Так отксерить, как они ксерят – это не каждому дано.
И вообще – за всякий креатив, как разновидность
этого вида искусства.
Вот. Дошло, стукнуло…Кренкель на связи.
Морзирует непосредственно мне на стол.
Запрашивает геомагнитную обстановку.
И я ему так в ответ стучу кулаком, что даже эта тварь понимает.
«Геомагнитная обстановка после второго стакана резко изменилась…»
Задраить иллюминаторы!
Туши свет, ставни закрывай - чего расселась!
Сейчас третий стакан – за флот, и все…
А там – не наступило бы ЧЕГО…
Спаси Эйнштейн! Как штормит!
Дом раскачивает и крутит как щепку в унитазе.
Собака обезумела. Скоро я буду втыкать нож в будку.
Так шо за шахидский пояс там у нас в кровати?
Какая вот это собака мне разъяснит?
Тем более, что шахидов в селе осталось-то всего двое-трое!
Израсходовали почти всех, рыбу глушат.
А что? С одного – по пять мешков выходит.
И инспектор ничё не докажет. Не я же взорвался.
Так что – тема.
Обращаюся к этой твари.
Не фулюгань, объясни доходно – шо...эта...вешьч...тута...делает…
Спокойно, по человечески, Эйнштейном тебя с прискорбием прошу.
Я ведь буду скорбеть по тебе, если ты не объяснишь
мне все зразумительно.
И тута в обрат морзируют. А я уже как паук на сносях.
Одной рукой тянусь к морзоаппарту, другой нож беру со стола,
оттого, что пора к будке идти, третьей беру за глотку эту тварь,
а в четвертой уже должен быть третий стакан, хотя и курить
хочется, и закусить тоже надо.
Никто мене не понимает. Одна собака знает, что я за экологию.
Товариш Папанин? Я вас не слышу! Заткните собаку! Товариш!
Папанин! Алё! Что? Помер… Кренкель…Я – за него теперь…
Вот так новость…
Я скорблю на хер! Товарищ Папанин!
Я очень исключительно на хер скорблю! Так ему и передайте.
Все. Я щас укокошу кого-нибудь бесполезного!
Кренкель помер! Такой человечище крякнул…
А эта тварь – по земле ходит.
И молчит еще подозрительно.
Ну, смотри, гадина, я теперь – за него. Родина доверила, падла.
Я тебе не Жанна Фриске теперь, в случае ЧЕГО. Я за Кренкеля теперь.
И я пью за Туркестанский флот.
Огурчик!
Две сосиски на хлеб туркестанско-андреевским флагом.
Флот – не Му-Му. Не втопишь.
Хой!
Там за туманами….
Эх, навзрыд выходит третий стакан…
Шторм бьет в стены и палубу.
Крякнувший в небытие Кренкель зовет меня на двор.
Ну да, еще ж собака…
И геомагнитная обстановка срывается в штопор.
И я иду на двор, иду к будке…
Кренкель зовет. Папанин морзирует. Эйнштейн говорит: Встань и иди.
Иди уже. Задолбал.
И я иду.
Я ухожу в коллективное бессознательное, потому что я еще
к соседу зайду, а он уже готовый, но еще держится.
Короче, вперед! В шторм, в темень полярной ночи, в безумство теории
относительности!
Но эта тварь пускай не расслабляется.
Про шахидский пояс я еще потом когда-нибудь вспомню.
(4)
