Не падает отверженное слово
Моей мечте оплавлено в ладонь.
Чьих звёзд зрачки (сакральное не тронь)
До исступления в поисках основы
Глядят в мои нездешние глаза
И растворяясь, вновь приобретённым
Многоголосьем образов рифлёных,
Не делятся на "можно" и "нельзя".
Кислотных красок смесью на мигрень
Закладываю семя первородства,
И раздаю красоты и уродства -
То в шляпе с перьями, то в кепке набекрень.
Не доверяй свой путь моим следам.
Ты не пройдёшь безумием по краю.
Когда сорвусь - умру ли? Я не знаю...
В той бездне глубиною по-долгам.

«Покорный музе, как и всяк,
писал пиит, писал сердечно.
Писал о всяком и о вечном;
и вдохновлён, и просто так.
Но чаще и всего прекрасней
писал поэт о деве страстной,
вселившей в сердце
чудный дар,
которой он принадлежал.

За что был руган и гоним,
и неприятен был другим
поэтом с «яркой» точкой зренья,
не отличавших крик от пенья»

– Ах, для чего, к чему, скажи?
Зачем напрасно тратишь время?
Писал другой – но тот – был гений!
В тебе ж ни чувства, ни души.
Безумец ты неисправимый,
как жалкий антик – ни о чём,
всё пишешь, пишешь о дурном,
неинтересно и тоскливо…
И сам себя провозгласил
поэтом. Ха, поэтом…– громко!
И чтоб поэтом быть, лишь только
стихи бездарные чертил…
Но я не вижу ни черта:
твои труды – труды напрасны,
«недокрасивы», «недострастны»,
да и, помягче… ерунда!
Вокруг поэты
– как поэты,
«утёнок гадкий» ты для них.
Когда б уже последний стих,
родился бы, и «канул в лету»…

Пусть рискую остаться, засиженным мухами, томом
В подворотнях, смердящего матом, последнего света,
Или стопкою пёстрых тетрадей, под грудой обломков -
Жизни, рано ушедшей в юдоль позабытых поэтов...
Только стих - мой ребёнок, с глазами открытыми миру,
Смотрит жутко-распахнутым взглядом - слезою застывшим.
Он пришёл! Он родился! К чему ему лавры кумиров?
Будь что будет... Он - есть! Он - живой! И -- по-своему -- сбылся!

Соболезную потери.
Кто бы знал, как рано, рано!
нас покинет светлый гений,
что стремился безустанно
К чистоте ума и духа.
Но, мой друг, тебе ль не знать:
пыл старухи не унять,
всем покажется старуха…

Смерть была его подругой,
часто с нею ел и пил,
и стихами говорил
о любви, отчизне, муке.

И сама писала тож,
восхваляла боль и ложь.
Но стихи те – не пойму…
«речь» бессвязная – и только,
нет прекрасного и толку;
ни о чём и ни к чему…

Стих его последний, словно
о кончине скорой слово.
Как читаю – ясно всё!
– чуял гибель. Был серьёзен…
Видно, как роняло слёзы
его грустное перо:


(Меняем ритм)


«Всегда любил сердечную тоску,
что средь ночей ко мне являлась часто.
Такая мука – чувству и уму;
то смирною была, то многострастна.
И Смерть любил: она была одна
из дев лукавых, что со мною были.
Волнует чувство: я – теряю силы…
безумие! – преследует меня.
Но и томимый я покорен ей,
прекрасной Смерти, гибели моей!
Ах, отчего, встревоженный, напрасно,
внимаю пенье музы сладострастной,
когда так чужд к поэзии душой,
воспламененный страхом и больной
мыслями и скорою кончиной?
Возьми скорее, забери меня!
Желаю я остаться навсегда
в объятьях милой!..»