…Вот церемониальное шествие одинаковых людей, мерно движущихся за последним пристанищем человеческого тела, то ли от брезгливости, то ли от тонкого воспитания прижимая стерильные платочки к носу.
Он идёт. Тоже. Как завершающее звено в хлюпающей цепочке.
Ему не грустно. Он не плачет. Только пустота внутри, какая появляется в коробке, из которой только что извлекли новую куклу. И глядя на этот глянцевитый, ещё хранящий в себе блеск и шик витрин картонный домик игрушечной леди, с трудом подавляется желание сделать так, “как было”.
Вернуть свежесть.
Как хороша игрушка, которая ещё недосягаема, но уже ощутима в руках! И как она становится безобразна на следующий день, когда её затискают и забудут, как забыли маленькую женщину, покачивающеюся теперь в чёрном наследии древесины. Ей теперь отдают последнюю дань, потому что так положено.
Он не плачет.
Просто ещё не понимает, что достав один раз куклу из упаковки, её уже не сделаешь новой. Процесс необратим. Однако, молодость наивна – и он тянется за толпой, как ребёнок, вожделеющий новое лакомство.
В ней ещё не угасла до конца нежность жизни, и от того вся нелепость картины ещё более грубо восстанавливается в его раскаленном докрасна мозгу. Смешно, но у него даже нет платочка, чтобы прикрыть надменную улыбку. “Невежда!” – скажете вы. Да, невежда оттого, что не ведает.
Все прощаются с невестой, отданной тому, неизвестному миру. Он наблюдает, как всё это наигранно и бесполезно. Ничего не изменит даже самый горячий и живой поцелуй на губах этой ледяной. Он ничего не приобретал – поэтому ему терять нечего. И вот последний человек отходит от покойницы, жадно увлажняя приличным горем белую материю. Её опускают.
Первый взмах лопаты и его бешеный порыв сквозь окочурившихся от жалости людей.
“Её закрыли! Навсегда закрыли от него, такого низкого, что даже самый ящик намного его превосходит. Её должны носить, а не прятать от людей… Она жива! С ней просто пошутили! Отдайте мне эту куклу, мне не нужны обёртки! Я вылечу её; буду водить за руку по тёплым паркам, оберегая от человеческих взоров.… Освободите меня!”
Он спустился на жёсткий наст у ямы и застонал от собственного бессилия. Как ясно он теперь понимал всю эту кукольную теорию…люди давно пугливо разошлись, оставив между ним и ей серые клочки земли.
Он, задыхаясь, оторвался от стола, вскочил и ринулся в открытый ноябрьский ливень.
(0)
