Отец решил «жить для себя», когда мне было четырнадцать, а маме - сорок четыре года, и она так и осталась одна. Первое время к нам часто наведывался Поль — еще довоенная школьная мамина любовь.
Поль был из семьи репрессированного, появился в маминой школе за год до окончания ими средней школы, это было за два года до начала войны, и разрушил мамину многолетнюю любовь к Сережке, который, слава богу, пребывал в неведении. Война застала всех троих в Киеве, где они уже год, как учились: мама - в филологическом институте, Сережка - в военном училище, а Поль, при всех своих уникальных способностях, - в сельскохозяйственном институте, так как в другие высшие учебные заведения детей из семей репрессированных не принимали.
Немцы стали бомбить Киев уже на третий день войны, но занятия в институтах еще продолжались.
Первым на фронт уезжал Сережка, а мама, провожая его, не решилась признаться, что любит другого. Эшелон, который вез необстрелянных курсантов военного училища на фронт, немцы разбомбили в пути. А мамина детская влюбленность в Сережку так и осталась самым светлым чувством в ее долгой непростой жизни.
Потом очередь пришла уходить на фронт Полю, и он пропал для мамы на долгие годы. Только спустя пятнадцать лет они случайно встретились в санатории. Поль поведал душещипательную историю о ранении, женитьбе в знак благодарности на женщине, что его выходила, просил прощения, уговаривал маму больше не расставаться. Но мама была замужем, у нее были мы с братом, да и отца она по-своему любила, раз пошла за него, а самое главное — мама не прощала измен. И отмашка: «Кому я был нужен, такой больной», - на нее не подействовала.
Но когда родители развелись, Поль появился в дверях нашей квартиры. Я все понимала, знала историю их любви, считала отца предателем, но чувствовала себя очень неуютно в присутствии Поля, рядом с ним у меня поразительно портился характер, я становилась неуживчивой, вредной девчонкой. Я и сейчас вижу, как открывается дверь, и на пороге появляется беловолосый синеглазый скуластый Поль с маленьким чемоданчиком в руках, открывая который он протягивает маме экзотический заморский фрукт и бутылку шампанского, весело цитируя Игоря Северянина: «Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! Удивительно вкусно, искристо и остро!...». Поль приезжал на несколько дней, уезжал обратно во Львов, с женой они, якобы, жили отдельно, но у него росли две дочери, и для них он не хотел быть предателем, поэтому просил маму подождать: пока девочки подрастут, пока повзрослеют, пока закончат институт, а потом мама сказала: «Хватит!», и они перестали видеться.
Спустя годы Поль приехал к ней старый и больной, просил прощения за предательство и разрешения умереть рядом с ней, на что мама ответила: «Возвращайся умирать рядом с теми, с кем прожил жизнь».
Мама не умела прощать, она мучилась, ища для себя самой ответ на вечный вопрос: почему ее всю жизнь предавали?
И когда я сидела у изголовья прикованной к постели на протяжении трех лет, умирающей матери, она мне задала этот вопрос.
Тогда я была еще молода, меня никто никогда еще не предавал, и я была уверена, что со мной такого не может случиться.
- Я тебя никогда не предам, - говорила я маме, - неужели тебе этого мало?
Но маме было мало моей любви.
(2)
