Формы борьбы народа в поэме «Кому на Руси жить хорошо»

Во «Вступлении» к части поэмы — «Пир — на весь мир» ,!Втор «пунктирно» намечает новых героев, выражающих новые формы борьбы. Вахлаки справляют «великий пир» по случаю своего освобождения от князя Утятина. Состав представителей народа увеличен беженцами из соседнего города, сгоревшего «третьогодни». Образ «пепелища» от города становится символом. Вахлаки похоронили князя. Настоящий бурмистр Влас (а не «затейник пира» Клим Лавин) «боится нового», «богатого посулами», но бедного практическими улучшениями. Влас, как и мужики, ждет новых страданий («Не столько в Белокаменной по мостовой проехало, как по душе крестьянина прошло обид… до смеху ли!»).

Намечаются два новых действия: вахлаки решают «свои луга наемные сдать на подати» и второе — позвать к себе сына Трифона — Григория, надеясь услышать в его новой песне ответ на вопрос «что делать?». Некрасов подчеркивает важность изменения содержания песен — отказ от старых и освоение новых. В понятие «старые песни» включены песни о реформе. Они старые потому, что мужик понял их лицемерный смысл. Песня об «освобождении» 1861 г. «пелась», только попами и дворовыми, да и то по пьяным праздникам. А вахлак присвистывал (а точнее, освистывал), иронически называя ее «веселою». Труженик только «притоптывает» под царскую «песню» о свободе, у него уже есть новая песня («У каждого в груди играло чувство новое, как будто выносила их могучая волна со дна бездонной пропасти на свет, где нескончаемый им уготован пир!»).

. Итак, действующие лица: царь, «снявший крепь» с мужика, мужик, не пляшущий от радости по случаю своего «освобождения», и новый запевала новых песен—Гриша. Таковы «намеки» «Вступления». Прошлое, «крепь», осмысливается сейчас только через песни, в которых все нужно понимать наоборот. Глава названа «Горькое время — горькие песни», и тут же подзаголовок: «Веселая». Песня призвана раскрыть, «славно ли жить народу на Руси святой», если барин «взял корову», «берет дочерей», земский суд «съел» кур, царь берет «мальчишек».

Лично о царе больше упоминаний в поэме не будет. Некрасов подробнее ничего показать не мог, да и так все стало читателю ясно. Достаточно упомянуть, что через своих «посланных» царь народу ничего сказать не может, кроме пустых фраз типа: «Крестьянство православное! Русь-матушка! царь-батюшка!.. И больше ничего!» Но зато посланный царя после косноязычной фразы произнесет очень «содержательное» слово: «пали!», после чего воинская команда нагрянет, чтобы расстрелять непокорных бунтарей.

Поставив слово «пали!» после слов «царь-батюшка!», Некрасов объяснил, почему «потребовалось воинство», почему прибыл сюда «государев посланный», почему Гирин оказался в остроге, почему «седой попик» дважды обрывал рассказ о том, как «бунтовалась вотчина». Можно утверждать, что тема «Царь и народ» освещена для того времени с предельной полнотой. Нельзя же действительно требовать от поэта рассказа о 12 покушениях на царя, о внешнеполитических осложнениях, о повальном воровстве чиновников государственного аппарата. Достаточно было добавить материал о солдате, чтобы характеристика самодержавия получила законченное выражение.

Некрасов вводит в поэму солдата Овсянникова, знакомого многим мужикам. Его песни завершают разговор о царе. Ехал солдат от Москвы до Питера и видел, что царь железную дорогу превратил в средство ограбления народа. Цены на билеты повышены более чем вдвое. Но это не главное. Главное в том, что «правды пет, жизнь тошна, боль сильна». Русского мужика бьют дома «русскими палочками», на фронтах его хлещут пули «немецкие, турецкие, французские. Получив за храбрость высшую военную и а граду, солдат идет с сумой по миру. Пенсию ему уменьшают, так как «сердце насквозь не прострелено». Отношение царя к защитникам родины остается таким же, каким показал его Гоголь в истории о капитане Копейкине («Мертвые души»). И в пореформенный период увечья, полученные в драке и на фронте, определяли размером медной монеты. Царь, как и любой чиновник ведомства, руководствовался одним «аршином» («Так мерил пристав следственный побои на подравшихся на рынке мужиках: «Под правым глазом ссадина, величиной с двугривенный, в средине лба пробоина в целковый. Итого: на рубль пятнадцать с деньгою побоев»).Даже Клим Лавин понимает цинизм подобного отношения. Он говорит: «Приравняем ли к побоищу базарному войну под Севастополем, где лил солдатик кровь?» Таковы «веселые» песни русского солдата. Художественное их своеобразие в том, что дается только результативная часть явления. В них нет описания событий, нет жизненных подробностей, а есть мысль, осознающая эти события.

В этой связи по-иному осмысливается цель странников. Если в первой части поэмы мужики искали, «кому живется; весело, вольготно на Руси», если в следующей части поэмы — «Крестьянка» они ищут уже «Непоротую губернию», то в заключительной части «Пир — на весь мир» «крестьяне горячо заспорили о том, кто всех грешней? Один сказал: «кабатчики», другой сказал: «помещики», а третий — «мужики». Мысль об этой новой стороне темы вставлена между показом отношений мужиков к царю, к господину Полнва4-нову, к пану Глуховскому, к «грехам» мужика. О виновности «кабатчика» больше не вспоминается. Слово как бы повисает в воздухе, но не забывается («грех» помещиков и мужиков изображается подробно, с примерами). Возможно, Некрасов словом «кабатчики» как самым мерзкими самым известным для мужиков стремился придать новой стороне темы — найти самого грешного — максимально практическое, социально-бытовое значение. «Кабатчики» становятся мерилом представления о зле.

«Грех» помещиков, сопоставленный с преступлениями кабатчиков, приобретает особенное значение.