Мертвая и живая душа в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души»

На моем столе книга, о которой мы можем сказать, что она средняя по объему, то есть не фолиант, не многотомное сочинение, но и не маленькое. Название довольно странное — «Мертвые души». Я мысленно переношу себя в те далекие сороковые годы конца 19 века, когда она была написана, и представляю реакцию цензора. «Как можно кощунствовать! Ведь душа бессмертна!»

И, увы, этот незнакомый мне цензор прав: душа, в самом деле, бессмертна. Но, вчитываясь в первые же страницы этой странной книги, начинаешь понимать замысел автора. «Мертвые души» — поэма, хотя книга написана прозой. Если говорить о сюжете, то его, как такового, в книге нет. Нет захватывающей интриги, приключений, каких-либо фантастических картин, любовных историй, словом, всего того, что должно поразить воображение читателя. И в то же время, говоря современным языком, уже в самом названии есть что-то мистическое… «Мертвые души» — кто они? Может быть, их тени тревожат сон «господина средней руки», который в своей бричке въезжает в губернский город NN? Увы, нет! Этот господин некто Павел Иванович Чичиков, человек средних лет, чисто и довольно элегантно одет, с любезною улыбкой на лице, очень быстро обрастает нужными знакомствами, а потом делает визиты знакомым помещикам на предмет покупки этих пресловутых мёртвых душ. А нужны-то они ему зачем?

Все объясняется самым прозаическим образом, без малейшего мистического смысла. Ревизские души — умершие крестьяне, которые числятся в ревизских списках живыми и за которых помещик должен платить подать, то есть налог. Можно избавить владельца от лишнего бремени, купить их у него, а потом заложить в Опекунский совет и получить кругленькую сумму. С высоким понятием «бессмертия» эта торговая сделка, увы, никак не связана.

Нет нужды перечислять приключения Чичикова, когда он путешествует по российской глубинке и покупает эти мертвые души. Гораздо любопытнее проследить рассуждение Собакевича, продающего своих умерших крестьян.

По словам Михаила Семеновича, эти крестьяне мастеровиты, трезвы, умельцы, практичны, предприимчивы. Собакевич даже воодушевляется, когда говорит о них. Что-то лирическое есть в его интонации. Поневоле даже забываешь, что речь идет о незаконной торговой операции. Хоть Собакевич и похож на средней величины медведя, но он хозяин и способен ценить талант и трудолюбие. Поэтому эти Михеевы, Телятниковы, Миклушкины обретают бессмертие, как люди, своими руками создавшие материальные ценности. На них держится мир, стоит земля, их души в каждой вещи, сделанной мозолистыми руками.

Да и сам Чичиков, читая список умерших крестьян, тоже размышляет об их социальной значимости, хотя судьбы у всех весьма драматические. Но эти люди как бы оживают перед глазами Павла Ивановича. «Все сии подробности придавали какой-то особенный вид свежести: казалось, как будто мужики еще вчера были живы».

Читатель тоже склонен воспринимать их живыми. А кто же тогда мертвые? Прежде всего, их владельцы. Конечно, Маниловы, Коробочки, Плюшкины, Ноздревы — гротескные тени, но ведь они — порождение самой русской жизни, и никуда от этого не денешься. Сколько обвинений в клевете на русскую действительность выслушал на своем веку Гоголь! В чем только не упрекали писателя! Дескать, он антипатриот, злобный, желчный насмешник, презирающий русскую нацию и так далее и тому подобное. Но вот уже более полтора века прошло со времени написания книги, а мы все время обращаемся к гоголевским образам, и все время кажется, что мелькают в толпе лица Маниловых. Ноздревых, Плюшкиных. Мы слышим горький гоголевский смех. В этом смехе — бессмертная душа автора.