Образ и характеристика Ставрогина
Споры вокруг того, что выражает фигура Ставрогина, ведутся и не утихают наравне со спорами вокруг Гамлета или Чацкого. На мой взглядой, почвой этому служит, прежде всего, неясность поведения героя, его неспособность сделать или сказать что-то вполне. В различных мнениях о нём любят доводить его до абсолюта, довершить незаконченную картину; так, одна известная специалист по Ф.М. предлагает разглядеть за Ставрогиным Христа. Или же видят в нём воплощение беса, разумно воспринимая его как центрального персонажа романа с таким говорящим названием. Но, скорее всего, он не воплощённое зло, и не воплощённое добро.
Скорее, он – самый что ни на есть человек; то есть, человек «очищенный» от всего, как то: Бог, Родина, любовь, короче говоря, от всякой мощной опоры человеческой жизни.
Финальное его письмо к Дарье Павловне говорит о нём, пожалуй, больше, чем что-либо в романе. О цели он пишет, что нет у него такой, хотел бы найти, да не получается. Полюбить кого-то? Он предупреждает Дашу, что «любовь моя будет так же мелка, как и я сам». Ни одной идее поверить он не может. В России «ничем не связан», а в других краях и тем более. В своё время понадеялся на разврат, но тот его как-то не устроил. О Боге в письме он вспоминает мимоходом, в ряду идей, которые все подлежат отрицанию.
Человек без всего! Человек в чистом виде. Ободранный, как липка, по старому сравнению. Ни за что не схватился, ни за что не закрепился.
А к «ободранному» человеку бес, куда более полнокровный по своей природе, пристаёт с охотой. Как и к свинье, что мы знаем из Евангелия, что вспоминается в эпиграфе к роману и столь волнует Степана Трофимовича, перед смертью отыскивающего в Священном Писании свет. Ведь такой «ободранный» человек – «не горячий, ни холодный», как написано, опять же в Писании, в Откровении, и что опять же читается Степану Т.. Кажется, в «Письмах Баламута» К.С.Льюиса бесы не меньше своего соратника Петра Верховенского из другого романа рассчитывают заполучить бесстрастных в свои ряды. Бесстрастие обеспечивает возможность им внушить человеку ту или иную страсть по своему, наиболее выгодному расчёту, страсть нередко опустошающую и бессмысленную.
Поэтому-то Пётр В. и недоумевает, когда Ставрогин не внимает его увещеваниям.
Но пусть план «А» провален; поймают не на этот раз, так на другой. Ставрогин, впрочем, думает, что не поймают (о них он может думать со знанием дела, ведь уже имел с ними сношения). Он ведь не готов поверить никакой идее; что может тогда его уничтожить? Вроде бы жить и жить, но покоя нет – достают ведь! Самоубийство? Тоже идея всё-таки, идея, требующая, казалось бы, эмоционального погружения. Однако, тут он попадается, потому что жизнь и смерть – важнейшие идеи, и к столкновению между ними всё равно всё приходит. Тут жизнь оказывается более низкой и никчёмной идеей, чем смерть; это и выдаёт, что Ставрогиным всё-таки завладели те, от кого он так долго как бы держался независимо, не шагая ни к аду, ни к раю, а пребывая вроде бы в какой-то собственной плоскости.