БАЙРОН В ТВОРЧЕСКОМ СОЗНАНИИ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА И И. П. БОРОЗДНЫ. Часть 3

В подстрочном комментарии к главе (а подстрочный комментарий сопровождает весь текст поэмы и стихотворных сборников) И. П. Бороздна отметил (видимо, для непосвящённых): «Байрон. Зюлейка – героиня знаменитой его поэмы “Абидосская невеста”». Поясняет он и причину возникновения подобных ассоциаций: «Байрон первый возбудил в новом поколении страсть к мореписанию» [8, 29]. Похоже, именно к Байрону, не единожды воспевшему «шум тёмных волн» [2, 2, 142], и «моря гул» [2, 2, 220], и восходят морские пейзажи в поэме И. П. Бороздны, преимущественно «бурные» [26, 144], где Чёрное море изображается «с его скалистыми брегами, / С его кипучими волнами» [8, 73]: «Уж полночь. Мраком непогоды / Кругом подёрнут горизонт, / Ревёт, кипит Эвксинский Понт, / Отдав на волю ветра воды, / И с грохотом девятый вал / Дробится о границы скал» [8, 182]. «Бурный» пейзаж, примечательный тем, что его составные части «сдвинуты со своего обычного места. Реки, облака, деревья – все рвется за свой предел и одержимо буйной, разрушительной силой» [26, 144], вводит в ряд своих поэм и М. Ю. Лермонтов, как правило, перенося его в описания Кавказских гор (см. «Измаил-Бей», «Аул Бастунжи», «Мцыри» и др.). Помимо «бурного» пейзажа, к поэмам Байрона восходит и другая черта поэтики «Очерков» – внимание к особенностям местного колорита (couleur locale). Воссоздание местного колорита (особенно восточного) было одной из главных «особенностей, характерных для произведений романтизма: изображение необычной, экзотической атмосферы дальних стран, где происходит действие (природы, характеров, быта)» [20, с. 86]. Однако если Байрон создаёт «восточные» поэмы с использованием реалий преимущественно греческих и турецких, то его русские последователи вводят восточный колорит в произведения, посвящённые Крыму (как А. С. Пушкин в «Бахчисарайском фонтане» и позже И. П. Бороздна в «Очерках») и Кавказу (А. А. Марлинский, М. Ю. Лермонтов). Важно отметить, впрочем, что «байроническое» в литературу 1830-х гг. зачастую приходит «опосредованно». Так, по мнению С. В. Шувалова, «мостом, по которому Лермонтов подошел к самому Байрону», стали «южные» поэмы А. С. Пушкина [25, С. 257]. Ряд особенностей поэтики (в том числе и воссоздание местного колорита) в поэме И. П. Бороздны также связаны с пушкинской традицией, в частности, с его «Бахчисарайским фонтаном», который всё же, по признанию самого А. С. Пушкина, «отзывается чтением Байрона» [17, 28]. Огромная популярность поэмы А. С. Пушкина привела к формированию «крымского мифа <…> национального масштаба» [24, 74], в котором Крым наделялся явным восточным колоритом. И. П. Бороздна, едва ступив на крымскую землю (а первым городом в его маршруте стал Севастополь (старое название – Ахтиар), куда он прибыл морем), повсюду стал искать «хвалёную восточность» и, конечно, поначалу был разочарован, ведь «в Ахтиаре нет Востока: нет ни мечетей, ни татар» [8, 130]. Впрочем, поэт найдёт «жизнь востока» [8, 135] в других крымских городах: и в Симферополе и, конечно, в Бахчисарае, ассоциировавшемся с поэмой А. С. Пушкина и воспринимавшемся как «предел очарованья» [8, 149] и край «ещё недавних вдохновений» [8, 153]: «И падает на сердце грусть, /

Когда Марию и Зарему / Там вспомнишь!

Пушкина поэму / Прочтешь невольно наизусть» [8, 154]. Перенесённый А. С. Пушкиным на крымскую почву, целый ряд употреблённых в поэмах Байрона реалий стал традиционным для создания «восточного» пейзажа, по выражению В. М. Жирмунского, «вневременным каталогом» для романтической поэмы [17, 190]. В «каталоге», – писал исследователь, – «отдельные мотивы обобщены и идеализированы: кипарис и мирт, кедр и виноградник; цветы, которые всегда цветут, и лучи, которые всегда сияют; краски земли и оттенки неба» [17, 190–191]. В этом смысле описания природы в поэме И. П. Бороздны совершенно соответствуют романтическому принципу передачи местного колорита и вполне соотносятся с «каталогом» Байрона: у И. П. Бороздны можно заметить, к примеру, многократное упоминание луны, то восходящей «на трон сапфирный» [8, 160], то играющей «радостным лучом» [8, с. 134]. Повторяются у него и идиллические зарисовки «таврических небес», представляющихся герою «светлей, лазурней, чем глаза / красавицы» [8, 192], «блистательных» даров природы – виноградных лоз, горящих «топазом, яхонтом» [8, 206] и «словно тканью дорогою» «щедро облекающих» сады [8, 137], «благовонных цветов» [8, 137], «кругом раскинутых коврами» [8, 193] и т. п. В результате следование этому принципу ведёт к отходу от реалистического изображения, и весь крымский полуостров, с его географическим, биологическим разнообразием, представляется как «Край прекрасный, / Где небеса лазурно ясны, / Где виноград, как будто сеть, / Раскинул вдоль поморья лозы, / Где лавры, кипарисы, розы…» [8, 120–121].

В некоторых случаях заимствование реалий из поэм Байрона происходит и в ущерб исторической достоверности. Так, в структуру «Поэтических очерков» И. П. Бороздны входят три вставные поэмы. Одна из них – «Мирза и арнаут» – по сюжетно-содержательной основе близка к поэмам Байрона «Абидосская невеста» и «Корсар». Вероятно, из этих же поэм И. П. Бороздна заимствует и образ пирата с его традиционными для «байронического» героя характеристиками («О нем везде со страхом говорят. / Он чужд им, он повелевать привык; / Речь коротка, но грозен взор и лик…» [2, 3, 89]). Однако в «Поэтических очерках» пиратом, «скупым, угрюмым, нелюдимым» [8, 178], становится крымский татарин по имени Ибрагим [8, 228] (крымские татары, как известно, пиратством не занимались).

[Screen]К Байрону, несомненно, восходит и другой вставной эпизод «Поэтических очерков» – легенда о «Чудном незнакомце», сюжет которой практически полностью повторяет заключительные главы «Гяура». Чуть ли не единственным, однако принципиальным отличием «Чудного незнакомца» И. П. Бороздны является финал, совершенно немыслимый для Байрона.[/Screen] А именно: герой И. П. Бороздны, уже решившийся на самоубийство, вдруг оказывается спасённым неведомой силой и после этого случая, духовно преображённый, «с жизнью помирился» и «привыкает» «Позабывать былые годы / И бурю гибельных страстей», считая, что от «Божьего проклятья» его спас «Ангел воплощенный, / Хранитель, вождь и страж людей / В наземной области скорбей» [8, 93]. Смирение героя и примирение с жизнью резко отличает «незнакомца» от героев «байронических» поэм М. Ю. Лермонтова, судьба которых, как правило, заканчивается трагически: «Непреклонные и независимые, <…> они способны только получать желаемое, или умирать» [13, 284-285]. Личность и творчество Байрона также оцениваются И. П. Бороздной в рамках традиционного христианского миропонимания, о чём можно судить по стрихотворению «М. С. С-вой (При посылке сочинений Лорда Байрона)» Осознавая гениальность «дивных созданий» [6, 65] «британского барда», «корифея века» [6, 64], И. П. Бороздна пишет о Байроне как о «мученике страстей», не чуждого «гордости», «насмешливо смотрящем на жизнь и человека» [6, 64].