Тонкими, хрупкими фигурками оказались не только молодые девушки и жёны, но и дети. Все они были разные, но объединял их один знак – выжженный на коже солнцеворот, повёрнутый противосолонь.
Если бы Одри немного поднапряг память, то непременно вспомнил древнее сказание о его далёких предках-варварах, которое ему, ещё тогда маленькому, на-певала Мара. Почти уже легенда, сказка, оно до сих пор будоражит умы летописцев и северных скальдов. Содержание его не слишком замысловатое, как и у прочих летописей тех времён, когда пришельцы с соседнего материка (люди) устраивали настоящую бойню на юге и западе Дей-Аны, тогда ещё Вайсара. И сказание о том же – как солдаты форта Урбан изничтожали рабов-варваров, привезённых с северных земель. Под горячую руку фанатиков веры и офицеров попало множество народу, целый небольшой город, которых повесили или приковали кандалами к древним деревьям в лесах Баррабы. Околевшие трупы женщин, мужчин, детей, стариков, расчленённые тельца младенцев ушли в землю лишь веком позднее. И вот теперь они с яростью недобровольно отнятой жизни давали о себе знать.
Призраки накатывали волной и, словно столкнувшись с невидимой преградой, откатывали обратно, печально завывая. Одри они казались единой белоснежной массой, повиновавшийся общему порыву жажды мести, единым целым, желающим отомстить за свой позор, туманом, внезапно поднявшимся над землёй. Но было ещё что-то, что мальчик не замечал из-за своего страха. Это что-то отражалось на лицах «нападавших» - отчаяние.
Отомсти за нас, упокой наши проклятые души! Слышишь детский плач, маленький потомок? Слышишь ли ты его? Ты его слышишь, не претворяйся… Но тебе не дано услышать крик моей души, мальчишка, ты его никогда не услышишь, не увидишь мою боль. Но ты видишь боль твоего выкошенного народа, мальчишка.
Голоса раздавались в голове Одри, разрывая её на сотни крошечных кусочков от боли. Они бесцеремонно роились там, выдавливали последние остатки холод-ного разума и всё говорили, говорили и говорили, но мальчик никак не мог разобрать, о чём. Один голос, по всей видимости, рассказывал что-то о казни, произошедшей в лесу пару веков назад, другой умолял его уходить из этого богами забытого места, третий же молол какую-то чушь на смеси сразу нескольких языков. И Одри вдруг разом увидел всё то, о чём толковали призраки: спокойные края далеко-далеко отсюда, пыльные дороги и клочок неба сквозь проржавевшую насквозь решётку, жестокие южане и свирепые надсмотрщики, реки крови, виселицы, посечённые спины друзей - и венчали этот кошмар наяву пышные кроны деревьев. Хотя, человеку сведущему подобное не показалось бы чем-то из ряда вон выходящим. Через такое проходят практически все пленники и иноземные рабы.
- Да что вам от меня надо?! – не выдержав, взвыл мальчишка. Нервы у него уже начинали сдавать.
Одри катался по сырой земле, судорожно хватаясь за злосчастную голову, и кричал так, как никогда не кричал в жизни, не слыша своего голоса. Голоса же, тем временем, слились в нестройный гул, как это бывает, если слишком близко подойдёшь к дикому улью. И шумно, как на базаре, и толкаются со всех сторон, правда, в случае с ульем, кусаются за все части тела. Почти то же самое ощущал и Одри, когда голоса приобрели физическую оболочку. Словно тысячи крошечных мушек, они роились над костром, облепили Кал-Кала и Олега, издавали противные уху звуки. Такие, что голова шла кругом. Единственным, кто не удостоился внимания давно почивших предков Одри, оказался Носфер. Жеребец, как только души начали мучить ни в чём не повинного мальчишку, взял с места в карьер и понёсся на «врага». Перед самой бестелесной стеной конь резко затормозил, вскидываясь на дыбки. Мёртвые, стеная, волной откатились назад, а Носфер тем временем продолжил разгонять незваных гостей – мчался по кругу, едва не растворяясь в море серых тел, и свирепо бил копытами землю так, чтобы вокруг костра появился оградительный круг. Круг вышел несколько потрёпанным и изжёванным, но назначение своё выполнил.
Ты запомнил этот урок, потомок? Они идут, они идут! Уходите, спасайтесь! Ты видишь, что происходит? А хочешь ли ты увидеть то, через что прошли мы, твои предки? и через что предстоит пройти тебе? Они идут, они идут! Взгляните на небо, на небо! Папа, папа мне страшно, кто они?
Всё стихло так же внезапно, как и появилось.
Сухо потрескивал костёр, кидая в мрачное небо острия искр, недовольно фыркал взмыленный от пережитого ужаса конь, поводя тёмными боками и доверчиво тыкаясь в живот не успевшему подняться хозяину, тихо постанывал перепуганный юноша, что лежал на спине, безвольно раскинув руки и ноги в стороны. Вокруг было пусто, только деревья, пережившие палачей безвинных родственников Одри, шелестели остатками крон под внезапно поднявшимся ветром. Стало прохладнее, особенно взмокшим Олегу и мальчишке, а поток свежего воздуха освежил их и заставил подняться, наконец, на ноги.
Олег, для начала, осторожно перевернулся на живот и только потом встал. Но не сумел побороть предательскую дрожь в ослабевших коленях и опять опустил-ся на землю, придвинувшись поближе к костру. Одри же, хоть и храбрился, сколько мог, но всё же дал волю обычной детской слабости – слезам. Он плакал, обхватив шею родного ему коня, и его хрупкие плечи судорожно вздрагивали. Голова всё ещё болела, а теперь разболелась ещё сильнее. Чуткий Кал-Кал, чуя настроение маленького хозяина, опустил грустную морду чуть ли не до самой земли, словно давая понять, что ему, некогда бесстрашному и резвому, теперь тоже стало одиноко и плохо. Первым молчание нарушил Олег:
- Эй, Одри! – позвал он. Мальчик не откликнулся. Студент ни сколько не смутился и повторил попытку, словно ничего и не заметив, - Ты не знаешь, что это было? Кто они такие?
Мальчик чуть повернул голову, ровно на столько, чтобы студент не увидел его слёз и, стараясь скрыть дрожь в голосе, ответил:
- Я не знаю… Мне Морена когда-то давно рассказывала про этот лес, но я не помню, совсем ничего не помню… Маленький был, да и не знал, что это всё не сказки…
- Они же не вернутся, да?
- Иди и у них лучше спроси! Мне откуда знать?! – внезапно огрызнулся Одри.
Олег счёл за лучшее оставить его в покое, да и к тому же он уже заметил, как неправдоподобно блестят полоски на щеках мальчика. Студент глубоко вздохнул и неосознанно начал ощипывать полусухую траву возле ног. Жёлто-зелёная трава вырывалась плохо, цеплялась белесыми щупальцами корней за спасительную землю, никак не желая оказаться в чьих-то совсем не безопасных руках. Олег же подкидывал её в почти потухший костёр. Огонь чуть вспыхивал, горел какое-то время и опять стелился над землёй, как испуганная кошка. Одри словно нехотя обернулся, понаблюдал несколько долгих минут за непонятными действиями Олега и тихо произнёс:
- Хвороста бы найти. А то потухнет скоро.
Студент никак не прореагировал. Его в те минуты занимало совсем другое, то, что осталось в его городе: оставшиеся там друзья, ненавистные сессии, любимая девушка, которая о нём, наверняка, и не вспомнит через пару дней, родители, цивилизация, в конце концов… Воспоминания настолько затянули Олега, что он ничего и никого не слышал.
- Эй, очнись! За хворостом сходить надо, - терпеливо повторил Одри.
Студент вздрогнул, как от холода, обернулся. Мальчик смотрел на него почти в упор. Глаза в свете костра уж слишком сильно блестели.
- А? Что? – спохватился иномирец и мигом добавил. – Да, наверно. А где его искать-то?
- Где, где. Везде он валяется. Оторви свой… круп от земли и пошли собирать. А то опять нечисть всякая набежит пока костёр так слабо горит, - проворчал Од-ри.
- Так они и пришли из-за того, что огонь увидели, - с неуверенностью произнёс Олег. – Может, просто потушить его и лечь спать, а? А то ещё кто-нибудь при-дёт. Ну, хищники там всякие.
Одри смотрел на иномирца долго, пронзительно, явно прикидывая, сколько у того в голове ещё дури. А если она там действительно есть, то какого рода, и сто-ит ли её из головы выбивать. Невежде и невдомёк было, что отсутствие огня может воззвать к жизни тварей пострашнее, чем безобидные призраки. Особенно, если произойдёт это в проклятом, запятнанном кровью лесу.
- На огонь только головорезы ходят. А их здесь и в помине быть не может, лес постоянно патрулируется, - сказал Одри, но, увидев озадаченность на лице сту-дента, добавил. – На них только днём охотятся, да и жертв для обычных головорезов не так уж и много. Они на торговые караваны нападать любят, а не на одиноких путников. Всё, пошли.
Олег поднял голову.
- А тебе не страшно? Вдруг они вернутся?
Мальчик отрицательно покачал головой. Что-то ему подсказывало, что учить этого иномирца придётся долго и нудно. Но надо.
- Могу поручиться, что нет. Ты потом, как Морена вернётся, спроси у неё, почему призраки не возвращаются дважды к одним и тем же людям. Она хорошо рассказывает, поверь. Ну так мы сегодня тронемся или как?
- Да тронемся, тронемся, - заверил его Олег.
Олег нехотя поднялся, и Одри повёл его за хворостом, в сторону, противоположную той, откуда пришли студент и Морена. Под ногами хрустели опавшие ли-стья, кое-где нога попадала на скользкие комки грязи, больше похожей на глину. Он часто озирался, со страхом ожидая увидеть белое полупрозрачное полотно призрака. Но они, как и говорил Одри, все вернулись в чащу леса, к своим захоронениям. Олег видел много ночей: в деревне, где пронзительные трели соловья режут ночной воздух, в городе, где тень никогда не покрывает даже самых забытых улочек, за границей, в Египте и на Чёрном море, куда мать с отцом его сумели-таки вывести единственный раз, мир поглядеть и где ночи мягки, бархатисты и наполнены резкими криками цикад или сверчков. Но эта ночь, в этом лесу, не походила ни на что на его родной Земле. Было настолько темно, что, что бы не спотыкнуться и не упасть, Олегу пришлось положить руку на плечо мальчику. Как тот мог спокойно идти, юноша не понимал. Для него мрак был непроницаемой завесой, которую, пузырясь тёмными тонами, прорывали ветви деревьев, стволы и изредка сам проводник. По пути им пришлось довольно часто нагибаться, когда подошва ботинка (или же сапога – у Одри) натыкалась на толстую, пригодную для костра ветку. Ветки надо было по-быстрому ощупывать, проверять, сухие они или нет. Большинство веток были влажные, некоторые вообще размочаленные, и Олег уже отчаялся найти достаточно приличный хворост. В руках у него вяло покачивались две толстые ветки, влажные. Сухие ему пока не встречались. Он представил, как обругает его Одри, когда увидит такое ничтожное количество. Но нет, не обругает. Посмотрит, злобно, презрительно, так, что этот взгляд по самолюбию ударит. А потом ещё и хихикать станет.
Одри нашарил в темноте руку попутчика и повёл его обратно, цепко держась за локоть; хотя, мальчик предпочёл бы вернуться к лагерю незаметно, а потом, будучи рядом с уютным разгоревшимся костром, наблюдать из-за кустов, как юноша мечется в темноте и натыкается на деревья. Когда они вернулись, Олега ждало разочарование. Одри не стал ни шипеть на него, ни сверкать злобно глазищами и вместо этого, как только юноша скинул хворост, расхохотался. Иномирец с удивлением посмотрел на мальчика, на свои «запасы», на хворост Одри… Так ничего и не понимая, он с не меньшим удивлением наблюдал, как мальчик от хохота осел на землю и утирал рукавом прослезившиеся глаза.
- Да в чём дело, ты можешь мне объяснить?! – надрывая голос, крикнул Олег.
Одри перестал ползать, как пьяный, и с интересом уставился на Олега. Махнул в сторону его толстых, длинных веток, которые Олег едва-едва угнездил под мышкой.
- Ты это хворостом называешь? Это ж дрова, а не хворост!
Олег ещё раз глянул на сборы мальчика. Он-то собирал не целые ветви деревьев, все насквозь отсыревшие, а лишь хрупкие веточки сосен и тоненькие прутики других деревьев. И как только сумел в потёмках сосновые ветки нащупать…
Одри, не переставая улыбаться, подошёл к тому дереву, возле которого дремал вороной, и принялся под ним усердно рыться. На свет показались два гладких, выструганных до белой древесины, полена. Такие долго гореть будут. Олег в очередной раз ощутил себя законченным неудачником.
***
Носфер, поняв, что подопечным боле ничего не угрожает, вернулся под своё дерево – досыпать.
Морена стояла, прислонившись к стене, и жевала стебелёк перечницы, сорванный на ближайшем газоне. По рту бродил пряный вкус, так напоминающий вкус южных пряностей и местного рахат-лукума. Наёмница стояла так уже четверть часа, если не больше.
По началу, только выйдя из дома антиквара, она хотела вернуться на улицы Тощего Пса тем же путём, что и пришла. Но на воротах оказался ночной патруль «кошек», а по Тенистым аллеям расхаживали стражники небольшими группами по три-четыре человека. У неё создалось такое впечатление, что они кого-то разыскивают, но, так или иначе, надо было спрятаться на какое-то время. Уж очень Морене не хотелось попасть в Бурые валуны. Самым неожиданным для наёмницы оказалось то, что назад путь тоже был отрезан. Неизвестно откуда взялась колонна вооружённых до зубов всадников, которая усиленно патрулировала и Самоцветные улицы. И сейчас Морена, будучи у противоположной стены, слышала громкое цоканье подкованных копыт по широкому проспекту, по бокам которого селились златокузнецы.
К величайшему сожалению всех заезжих наёмников, Урбан имел весьма и весьма неудобное расположение. Первоначально теперешняя столица королевства задумывалась как хорошо укреплённый форт, который должен был закрывать устье Сьянты и все прилежащие территории за счёт небольших, защищённых тыном и рвами, поселений с гарнизоном не более чем в семьдесят человек. Но со временем, когда армия захватчиков из Гайсика пронзила Вайсар, словно остро отточенная игла масло, Урбан оказался в тылу и был признан абсолютно бесполезным как оборонный пункт. Туда стекалось всё больше и больше беженцев из покорённых земель, покалеченных на всю оставшуюся жизнь солдат, даже из мелких городов Мерехаса прибывали бедняки и разорившиеся торговцы, желающие опять завести достойное дело. Все они путешествовали сначала на огромных грузовых судах (бедняки ничего за это не платили, конечно же, но им приходилось хуже всего – еды и воды многие из них не видели до конца плаванья) а затем прибивались к военным или торговым караванам и шли так от единственного морского порта Сан-Калон до самого Урбана. Доходили не все. Но, не смотря на это, город ширился, рос и процветал. Вскоре старую кладку, которая теперь окружает замок, забросили окончательно и взялись за постройку новой стены и многочисленных пристроек. Урбан разомлел, растолстел, но из укреплений не вываливался, сохранив готовность отразить любую атаку, как старый, ушедший на покой солдат, готовый схватить клинок, если на его дом нападут враги. Но так он и не достиг размеров и окружности лоснящегося от жира Сан-Калона – того и за неделю не обойти.
Именно из-за этой своей особенности – чёткой планировки и малого количества улиц, разделённых, опять же, стенами, Урбан недолюбливали многие наёмни-ки. Здесь сложно было спрятаться и ускользнуть от стражи в потайной ход-подвал, потому что в городе от самого его основания не закладывались подземные ходы, сложно подобраться к жертве без всяческих магических «безделушек» и уйти незамеченным в предместья. Но что не сделаешь ради денег!
Морена равнодушно слушала вялые шевеления стражи, и ей вдруг подумалось, сколько уже вот так, загнанных в угол и напуганных до полусмерти, сгинуло в мрачных переулках Урбана наёмников. И, что самое обидное, её ждала та же судьба, если она не сумеет незаметно пробраться к потайному выходу. Впрочем, есть же в этом Ящером проклятом городе подземные переходы и тайные лазы? запасные, позабытые всеми, ворота? или хотя бы растущее под стенами дерево, по которому вполне можно безопасно спуститься? Наёмница не спеша обдумывала все варианты, не находя ничего подходящего. Урбан для того и строился, чтобы поглощать в себе всех, кто попадёт в него, и не выпускать на волю никого. Огромная тюрьма с несколькими тысячами заключённых, не ведающих, что не живут по-настоящему, а всего лишь существуют.
Остался последний выход, понадеяться на который заставило любопытство. Рольф упомянул о Храмовой площади, прекрасно зная, что ни один уважающий себя наёмник или вор не пойдёт этим гиблым путём. На храмовой площади не было стражи, но чтобы попасть на эту площадь, необходимо пройти через замок короля, точнее, через его двор – до ближайшей башни по стене, а потом уж, прячась в тени и пугливо вслушиваясь в каждый шорох, до ворот. А это, ясное дело, чревато крупными неприятностями; оставался один путь на Храмовую площадь – по крепостной стене. Морена наспех прикинула все возможные пути отступления и решилась.
Девушка отлепилась, наконец, от стены и, нахрапом пробежав через всю улицу по узким закоулкам и улочкам, остановилась перед выходом на широченный, как степь, проспект. Осторожно присела в подстриженных кустах возле дома и прислушалась. Цокот копыт приближался, а те патрули, мимо которых она столь нагло пробежала, её не заметили. Девушка отползла немного назад, чтобы не будоражить чутких коней посторонним запахом, и затаилась. В тот момент она была полностью уверена, что сами стражники её заметить не сумеют – не то зрение, а вот лошади вполне могут её рассекретить. Чуткие, умные животные, что тут сказать.
Прогрохотала по проспекту колонна всадников, построенная в четыре ряда. В отличие от угрюмых лошадей, всадники веселились во всю: два десятника, воз-главляющие отряд, подопечных не одёргивали и сами изредка перебрасывались колкими шуточками, смачно прихлёбывали из крутобоких фляг и веселились пуще прежнего. Наблюдая за пьяными стражниками, которые не в состоянии были говорить внятно, Морена укорила себя за излишнюю осмотрительность, обозвав это, отсутствующее у многих качество, страхом. Только теперь она поняла, почему её не заметили тогда, минутами раньше; волновал лишь один вопрос: зачем? какой разгильдяй-командующий вывел на ночное дежурство почти половину всего гарнизона и позволил на… накушиваться до такого состояния? Морена, привыкшая во всех неожиданностях видеть знаки судьбы, нахмурилась. Слишком всё и сложно, и просто одновременно. А если быть точным – непонятно.
Не согласовываясь со сверхважными мыслительными процессами хозяйки, тело, едва почувствовав, что всадники его уже не заметят, рванулось вперёд. Что поделать – рефлекс.
Проспект оказался не таким уж широким, как казалось вначале. Шириной всего с десяток саженей, что для стольного града казалось маловато, и такой длины, что концы его терялись, упираясь во внутренние стены, этот проспект казался Морене дорогой в никуда, дорогой гигантов, а сама она – мелкой букашкой, заползшей сюда невесть из какого тёмного угла. Морена остановилась посередине, ошеломлённая внезапно открывшимся перед ней пространством. И как она раньше такого не замечала? Высокие, усыпанные мириадами разноцветных точек дома магов и златокузнецов, стремящиеся в светлеющие небеса, усыпанные белесыми гвоздями звёзд, прямые, как лезвие ножа, трубы домов кузнецов, окрашенные в сочные цвета крыши и двери особенно ярко выделялись на фоне освещённых магическими огоньками домов, золотистый или голубоватый свет в некоторых окнах – и мощёный белоснежной плиткой проспект. Морена обернулась и ощутила себя ещё более жалко, чем до этого. Над ней, над городом, над всем этим бренным миром возвышалась Лазурная башня с зажженным на самым верху огромным костром, пламя которого, наверняка, судорожно билось на ветру и надсадно ревело. С другого краю высилась Изумрудная башня, опутанная вереницами факелов и излучающая такой яркий свет, что малахитовый оттенок от её света лежал на всём проспекте.
На другом конце, со стороны тупика, появилась та же колонна всадников. Их разудалые песни похабного содержания долетали, казалось, и до замка.
- Это я сколько же так простояла, - скинув с себя наваждение, пробормотала Морена. – Уже рассветёт скоро…
И тут её словно молнией поразило – то, за чем она четверть ночи шла к антиквару, так и осталось неузнанным. Теперь руны на той картине можно будет разга-дать не раньше, чем они с Одри прибудут в Стерич. Да и какой смысл тащить с собой сие громоздкое произведение искусства, не зная, будет ли от него прок?
Вдруг, она услышала трезвый возглас одного из десятников и, обернувшись, была вынуждена дать дёру по узким переулкам Самоцветных улиц. Вопреки её ожиданиям, десятник, пусть и захмелевший, не потерял бдительности и не забыл, за что ему платят жалование – он пришпорил коня и поскакал на наёмницу. Вслед за ним погнали коней и пьяные стражники. Но Морену, искусно запутывающую следы в проулках и улочках, не так-то легко поймать, особенно будучи верховым. Массивные северные кони, закупаемые огромными табунами у варваров вассалов, упрямо поднимались на дыбы, ржали и скидывали седоков, когда их направили в узкие проходы; проскочили только шесть всадников на лёгких сухих лошадках каганата. Они не видели, где бежит их жертва, но знали, куда. Они не были колдунами или волхвами, просто догадались, что наёмница постарается спрятаться где-то в переулках.
Лучше бы всадники не неслись вслепую, загоняя коней и обдирая им бока, а дождались командиров. После скоростных блужданий по задним дворам домов, трое из всадников столкнулись лицом к лицу (или, лучше сказать, морда к морде?) друг с другом, чудом избежав жертв и переломов – разгорячённые и испуганные кони не пожелали остановиться сразу же, и врезались. Шум поднялся жуткий. Из окон мигом выглянули любопытные, заспанные лица, некоторые из которых грозно потрясали кулаками или различными предметами быта типа кочерги или клюки – угрожали. Опозоренные всадники гневно отплёвывались, силясь подняться из-под друг друга.
Оставшийся стражник был намного аккуратнее и не стал повторять ошибок своих приятелей – трезвый, как-никак. Он неспешно ходил между домами, особен-но много внимания уделяя крышам и балкончикам: всего месяц назад в город пробрался наёмный убийца и его так же, как и сейчас, гоняли по всем переулкам. В конце концов, после двухдневных поисков, наёмника неожиданно обнаружили на крыше Казначейства (а оно-то находится возле замка) и отвели в Бурые валуны. За такой промах всех стражников лишили жалования на месяц. Вот они теперь и отрабатывают, чтобы не лишиться не только жалования за два месяца, но и головы. Мужчина остановил коня. Один из переулков ему чем-то очень сильно не понравился и он свернул туда, в сторону Изумрудной башни. Стражник знал, что пехотинцы, растрево-женные диким ором командира, скоро будут здесь, а уж им-то намного легче искать наёмника… Вот мужчина и удвоил бдительность, подозрительно оглядывая каждый выступ на доме. А вообще, никакой он не мужчина – даже моложе Морены будет, с резвым юношеским запалом и неугасимыми амбициями. Парень совершенно искренне считал, что он и только он сможет найти наёмника, скрутить его и, когда уже всё будет кончено, с ехидненькой ухмылкой, затаившейся в жидких усах, передать убийцу в Бурые валуны. Вот тогда-то обзавидуются остальные стражники! А то кто знает, может, и в звании повысят…
Морена, поспешно забравшаяся в полупустую бочку (был момент – в жалком волоске от неё проскакал всадник, и ей ничего не осталось, как спрятаться в боч-ке, но самострел, правда, пришлось оставить рядом), заполненную каким-то грязным, дурнопахнущим бельём, осторожно приподняла крышку и огляделась. Она совсем не ориентировалась в хитроумном переплетении улиц города, несмотря на то, что была обязана – а то какой же из неё наёмник, коли она три дома друг от друга отличить не может? Справа – дом, слева – четыре дома, сзади – стена кузницы, спереди узкий проход, справа теперь уже два дома… И все одинаковые! Не то, что статные берёзки на её родине, под Стеричем! Тяжко вздохнув, она уже хотела вылезти из укрытия, как услышала тихий цокот подков и приглушенное буханье тяжёлых сапог. Вслед за этим раздались крики стражников и спешный топот. Мимо неё прошёл мужчина, ведущий коня в поводу. Девушка мигом нырнула обратно в бочку, больно зашибившись об стенку. В потёмках парень ничего не заметил, как показалось Морене, но всё же остановился. Словно некое шестое чувство подсказало ему, что рядом прячется человек. Или же услышал посторонний звук сквозь перекличку стражников? Точно – услышал. Морена почти на собственной коже осязала, как парень бросил поводья, медленно приблизился к бочке, поднял руку, чтобы поднять крышку… Не успел. Девушка взвилась ему навстречу, словно змея, больно протаранив крышку ладонью, а второй рукой направляя длинный боевой нож в глаз неприятелю. Но парень оказался хорошо натренирован: прянул в строну, так до сих пор и не понимая, что происходит. Крышка отлетела в лошадь и та, испуганно прядая ушами, отошла назад: она не из тех придворных неженок, которые судорожно дёргаются при виде воробья в кормушке. Морена надеялась покончить с супостатом единым махом и не ожидала от парня такой проворности – неуклюже пронеслась вперёд, позорно зацепившись коленями за край бочки. Но то была бы не многоопытная наёмница, вскормленная с лезвия копья, если бы не сгруппировалась в прыжке (который, всё-таки, больше напоминал падение) и не подтянула к груди колени. В итоге, вместо того, чтобы беспомощно валяться на мостовой, она застыла в какой-то непонятной позе, отдалённо напоминающей то ли сидение на корточках, то ли недоделанное упражнения для растяжки мышц. Стражник был в роте далеко не последним по владению мечом и, как учит их бесчестная вера, всегда был не против попользоваться услугами какой-нибудь молодухи и затем её бросить, но когда перед ним распрямился во весь рост наёмник, ему стало, мягко говоря, не по себе. Да, он привык добывать себе всё мечом, силой и безнаказанностью, но тут парню показалось, что он сошёл с ума. Перед ним стояла девушка: ничем особо не примечательная, с короткими волосами и в мужской одежде, матово поблёскивал шестивершковый нож в тусклом свете светильника, зажженного кем-то из хозяев в соседнем доме; всё бы ничего, но на месте правого глаза жутко темнели глубокие шрамы. Морена сама знала, какой красавицей она выглядела для посторонних лиц, особенно в тени, когда шрамы приобретают какой-то прямо-таки потусторонний вид.
Парень трусом, конечно, не был, просто смутился - ожидал словить дюжего наёмника, а нарвался на человека вовсе непонятного рода: и не мужик вроде, и девкой не назовёшь. Стражник не стал напрыгивать на противника (противницу?) и остался стоять, чуть опустив меч, как учил его отец. Пусть, мол, сам (сама?) сделает первый шаг, а там уж посмотрим. Наёмница знала множество способов, как на месте убить замешкавшегося человека и потому не стала применять излюбленную тактику большинства дружинников Стерича, какую, впрочем, уже применил стражник. Уличный бой; тут не до уважения к сопернику и честности, тут важно как можно скорее покончить со всем и исчезнуть. Морена прекрасно усвоила эту науку, и теперь она врезалась девушке в разум – скорее, не медлить, стражник близко. Ещё её удивило, почему парень не зовёт на помощь товарищей. Так бы давно её скрутили, ан нет, ждёт чего-то.
Рука стремительно рванулась к поясу, нащупала крошечные ножны… и Морена сразу как-то упала духом. Метательных ножичков, маленьких, доброй ковки, которые не ржавели и, в отличие от других, не ломались, не оказалось на месте. Размышлять над тем, какая их постигла судьба, не было времени, но одна мысль всё прорвалась вперёд: Рольф. Морена отогнала её прочь и перекинула боевой нож в правую руку. В бочке удобнее всего оказалось бить левой рукой, так как правая зажалась в неудобной позе и выпластать её на поверхность не представлялось никакой возможности.
Голоса звучали всё ближе. Стражники не боялись спугнуть «добычу», знали, что наёмник покинуть этот квартал, зажатый с двух сторон крепостными стенами, не сможет. Морена же, хоть и понимала, что малое время, отведённое ей случаем, чтобы пронзить клинком парня, вышло, но продолжала стоять напротив противника, чуть поводя ножом. На самом деле, произошло всё не более чем за две-три минуты, но обоим казалось, что они стоят друг против друга уже целую вечность. Точнее, мнилось так девушке. Она вдруг вспомнила светящиеся башни и тот необыкновенный свет, что они излучала, накрывая его отблесками, пожалуй, весь Урбан; вспомнила и замешательство, страх даже, овладевшее ею, пока она, чуть пригнувшись, словно под магическим, невидимым ветром, стояла посреди проспекта, заворожено оглядывая необыкновенные дома, росшие по краям проспекта. Наёмница не один раз слышала в трактирах россказни о якобы заколдованных башнях Урбана, благодаря которым застенки Бурых валунов никогда не оставались пустыми. Едва вспомнив позорный испуг, Морена ощутила, как взыграла в жилах кровь. Она порвёт этого щенка не задумываясь. Исчезнет из проклятого богами города и осядет в какой-нибудь деревушке под Стеричем. Чтобы больше никогда не слышать о каких-то там заморских городах и волшебниках.
Расстояния между ними – шагов шесть, и Морена покрыла его одним звериным прыжком, мигом оказавшись перед стражником на расстоянии вытянутой руки. Парень не удивился: в последнее время на Самоцветные улицы частенько забредали такие вот неотёсанные варвары с животными повадками. Он ударил по ногам; Морена подпрыгнула, и в тот момент, когда клинок стражника завершал дугу, он внезапно вскинул его вверх, целя в бок. Девушка опять ловко, хоть и с усилием, увернулась и бросила клинок в грудь противнику, зная, что скорее всего он в цель не попадёт – с метанием ножей у девушки всегда были проблемы. Но в этот раз покровитель ночных убийц Горий смилостивился над своим неразумным слугой. Нож пролетел стальным неярким бликом и попал бы стражнику в грудь, если бы тот не сделал шаг в сторону. Парень-то молодой, в серьёзных стычках с серьёзными наёмниками никогда не участвовал и потому не рассчитал – нож по рукоять вошёл ему в плечо. Он замычал и схватился за предплечье, боясь невзначай задеть рукоятку. И так больно, и в глазах немного потемнело…
Морена не стала дожидаться, пока стражник опомнится и позовёт на помощь. Она подскочила к нему, мягко взяла одной рукой за подбородок, а другой – за за-тылок и невзначай заглянула парню в глаза. Наёмница, конечно, знала, что нож в плече причиняет боль, но что бы такую… В глазах мальца плескался ужас напополам со страданием, в уголках глаз уже собирались слёзы, готовые вот-вот прорваться наружу. Юноша в тот момент успел подумать, что канули в Пустоту все его мечты, желания, готовность совершать подвиги на благо короля Тиберия… Он понимал, что наёмник его просто так не отпустит – шкурой дорожит.
(2)
