Нет, Гарб любил свою работу. Он обожал её, хотя это обожание не доходила до фанатизма. Но каждый Сеанс отнимал кучу времени, сил, а, главное, здоровья... Но, увы, каждый служащий Банка подписался на это, ничего не поделаешь...
Мягкий голос сестры милосердия заставил Питерсона колыхнуться.
- Он уже проснулся и готов, - как бы извеняясь пролепетала маленькая, кругленькая женщина с румяным лицом и добрыми, слегка слезливыми глазами.
Питерсон встал со своего стула и подошёл к двери. С высоты своего двухметрового роста он взглянул на сестру и попытался улыбнуться.
- Спасибо, дальше я... сам, - получилось как-то совсем неубедительно, но женщина сама улыбнулась и отошла, пропуская служащего Банка в комнату.
Воздух внутри комнаты был тяжёл и горяч. Тёмно-алые шторы были плотно задёрнуты, лишь слегка пропуская внутрь тоненькую струйку белого света, в которой летали многочисленные пылинки. Стены комнаты украшали картины с изображениями каких-то полных дам, пышно одетых кавалеров и маленьких, ангелоподобных детей. Комната была заставлена старинной резной мебелью, половина из которой исчезала под большими белоснежными простынями. Отовсюду веяло древностью и пылью.
Посреди комнаты кто-то когда-то очень давно водрузил поистине царское ложе. Кровать была огромной и занимала чуть ли не половину всей комнаты. Гарб подошёл к ней и увидел, что что-то недвижимо лежало на ней.
Сверток из одеял слегка пошевелился. Сестра подошла и ловким движением толстенькой ручки откинула край пухового одеяла.
Из глубины свёртка показалась усохшая, морщинистая голова старика. Она ещё не простилась с остатками волос, но уже была покрыта тёмными пятнами. Борода серебряными нитями падала на впалую грудь, которую скрывала полосатая пижама. Старик слегка пошевелился и извлёк из-под одеяла сухую как ветка тысячелетнего дуба руку.
- Садитесь, - медленно и глкхо проговорил он. И потом повторил, как бы для себя: "Садитесь".
Гарб оглянулся, подтянул к себе стул, на котором ещё не было простыни и сел. Ладони его сильно вспотели от волнения, но он всячески старался это скрыть.
- Прошу, оставьте нас, - слабо проговорил старик, обращаясь к сестре, - Не поймите меня неправильно...
И он закашлялся.
Женщина подбежала к этому седому комку, который трясся в жутких судорогах. Быстро нащупав на шее старца точку, она что есть силы нажала. Тот перестал кашлять и снова откинулся на подушку. Женщина улыбнулась.
- Я буду рядом, за дверью. Если что... - И она ещё раз смерив проницательным до боли взглядом всю комнату, поспешно вышла.
Старик обратился к Питерсону, всё так же молча сидевшему, как и вовремя процедуры.
- Стефани замечательная. Она единственная осталась, когда все ушли от старика. Спасибо ей, она такая молодец... Побольше бы таких... Мы ведь никому не нужны... Кому... Кто придёт после нас? Никто.. Как вас... Как вас зовут?
- Питерсон, - поспешно произнёс Гарб, беспокоясь, как бы старик опять не провалился в забытьё.
Старик направил на служащего Банка свои туманные, но всё же ещё не потерявшие остатков былой ясности глаза.
- Это не имеет значение... Знали бы вы, скольких Питерсонов я повидал на своём веку... Ох-хо, быть может среди них был и ваш отец, или дед... А, может, и прадед...
Он попытался приподнятся на локтях. Вскинул руки. Простонал и снова повалился ничиком на подушку.
Спустя мгновение, старик снова силился говорить.
- Я слишком стар, мистер Петерсон, чтобы жить... У меня не осталось сил ни чтобы радоваться божественному дару, ни, даже, чтобы просто существовать! Кха-кха...
Грудь старика снова задёргалась в яростном приступе, но он продолжался недолго.
- Я здеь, чтобы помочь вам, мистер...
Старик поднял свою сухую ладонь.
- Не нужно... Вы прекрасно знаете, как меня зовут... Моё имя вписано в контракт... А я... Я давно забыл его.
Гарб пристально посмотрел на старика. Тот тяжело дышал, жилка на лбу ритмично пульсировала. Он снова предпринял попытку подняться, на этот раз удачно. Взгляды обоих встретились: молодого служащего Банка и полоумного старика, теряющего память и остатки разума.
- И не хочу вспоминать... Мне это не нужно. Мои дни кончаются и я хотел бы прожить их без имени, фамилии, клички и тому подобной чепухи, которая нужна живым людям...
Петерсон нервно провёл руками по портфелю. Сначала правой, потом левой.
- И всё же я...
- Нет! - старик взревел и приподнялся ещё выше, - Вы ничего не понимаете, молодой дурак! Вы глупы, а я прожил эту чёртову жизнь! Имею я право хоть на одно желание?! Хотя бы на одно, которое будет зависеть только от меня?! Не от правительства, не от родственников, ни от кого бы то ни было, а от меня, меня меня?!
Старик кричал, его голос быстро стал сиплым и превратился в еле уловимый шёпот. Он взмахнул кулаком и снова упал всем корпусом на кровать - на этот раз на живот. Ужасный, рокочущий кашель вырвался из глубины его горла и подушку окрапило несколько алых капель.
Петерсон вскочил.
- Умоляю вас, сэр, успокойтесь! Я не назову вашего имени, не упомяну фамилии! Вы согласитесь продолжить?
Старик прекратил кашлять. Он утёр губы и перевернулся на спину. Его глаза, впавшие глубоко в череп, слезились, губы были плотно сжаты.
- Вот и хорошо... - прошипел он.
Петерсон снова сел.
- Мы можем начать?
Старик чуть заметно кивнул.
- Прекрасно, - вздохнул Гарб и щёлкнул замком портфеля.
Щёлк.
- Вы, нижеподписавшийся... - Петерсон несколько замялся, - ...многоуважаемый сэр, прочли условия сделки и, тем самым, согласились подвергнуть себя процедуре Сохранения Мыслей и отправки ваших мыслей на долгосрочное хранение в Банк Памяти. Я, Гарб Петерсон, служащий Банка Памяти, транспортёр пятого уровня, обязуюсь доставить ваши Мысли в Банк в целости и сохранности, чего бы мне это ни стоило...
Петерсон зачи тал пункты сделки.
- Вы согласны со всеми пунктами, сэр?
Голова старика еле заметно дрогнула.
Гарб захлопнул красную папку, положил её на стол, снял твидовый пиджак и, аккуратно повесив его на стул, закатал рукава по локоть.
- Я приступаю.
Старик снова ничего не ответил. Он лежал прямо, глаза его были закрыты тончайшей плёнкой век, а губы дрожжали. Он волновался. Но Герб привык и к этому. Волнение пациентов было обычным делом. В любую секунду всё могло пойти не так.
Гарб несколько раз быстро сжал и разжал пальцы. Только теперь, когда рукава его рубашки были высоко закатаны, можно было разглядеть, что под кожу его рук были имплантированы десятки проводов. Все они стали медленно пульсяировать разными цветами. Синий, красный, зелёный, оранжевый - кожа просвечивалась очень ярко.
Петерсон нагнулся над стариком.
- Глаза, - проговорил он. Старик внимательно посмотрел на него, - Их нужно закрыть. Иначе, никакого эффекта.
Старик глубоко вздохнул. Его веки сомкнулись.
Гарб придвинулся ближе и протянул свои ладони к голове старика. В центре ладоней у Петерсона было два небольших отверстия, к которым и шли все проводки - Скважины для передачи.
- Сейчас будет немного больно, - проговорил Гарб сквозь зубы. Старик сжал свои.
Гарб коснулся висков старика. Мгновенная острая боль по всему телу. Старик вскрикнул и тотчас потерял сосзнание. Гарб набрал полную грудь воздуха и продолжил.
...Я не родился. Пока.
Меня не существует, я где-то далеко, в каком-то другом мире, в неизведанной, абстрактной вселенной.
Мне холодно. Мне страшно.
Но ничего не поделаешь. Пока я здесь, я ничего не могу поделать.
Ничего.
Но вот начинают появлятся цвета, формы, свет. Здесь много таких как я. Ещё не родившихся, ещё не готовых.
Таких как я.
Хаос. Хаос порождает равновесие. Но я не могу этого знать.
Я ещё ничего не знаю.
Цвеи обретает форму. И эта форма начинает походить на меня. Я ещё не осознаю себя.
Я вижу только бесконечность. Бесконечность и миллиарды таких же ещё не оформившихся душ.
Таких, как у меня...
Петерсон почувствовал, что теряет контроль. Как обычно, в самом начале памяти всё такое неустойчивое. Лёгкий ветерок - и карточный домик воспоминаний, скрытых глубоко в самых потаённых уголках разума, осыпается.
Петерсон сосредоточился.
Наконец, я начинаю появлятся. Меня как-будто подхватило и понесло куда-то.
Вверх, потом резко вниз.
Дух захватывает.
Потом - тишина.
Почти на год.
И вот - свет.
Мне нужно идти на него.
Это сложно, ведь я ещё не умею ходить.
Меня что-то тянет туда, я не могу понять что. Наверное, это желание жить. Жить... Но чтобы жить, нужно появиться.
Я иду на свет. Голос говорит: "Это мальчик!"
Жизнь началась...
Гарб знал, что теперь будет легче. Старик слабо пошевелился и застонал. "Нет, ещё рано", - Петерсон сосредоточился.
Руки матери. Тёплые, нежные объятия. Не забуду.
Суровый, но добрый голос отца. Не забуду.
Удивлённый взгляд старшего брата. Не забуду.
Всё, что происходит впервые, запоминается очень хорошо. Но, увы, чем мы старше, тем меньше у нас шансов вспомнить всё это. Нам попросту не хватает на это времени.
Я начинаю понимать речь. Я слышу, как мама тихо разговаривает с папой на кухне. Я слышу, как брат играет с соседскими мальчишками во дворе.
Луч солнца ползёт по стене. Я засыпаю.
Я начинаю ходить. Да, первый шаг не очень удачен, я падаю. Но брат вовремя успевает подхватить меня.
Я уже говорю. Как радовался отец, когда я сказал первое слово. А мама плакала. От счастья.
Я помню, как боялся утонуть в ванне. Но сильные руки отца крепко держали меня. Тогда я перестал боятся воды.
Я рос очень быстро. Брат тоже рос, но медленнее. Бывало, он обижал меня. Отец тогда много кричал, а мама опять плакала. А мне было грустно и смешно одновременно.
Я пошёл в детский сад. Утром меня отводил папа, вечером забирала мама. Я хорошо помню, как мы встречались с мамой вечером. Помню запах её духов, её бледное, но такое доброе и счастливое лицо. Помню, как сильно я обнимал её, как будто в её лице хотел обнять весь мир.
Мама часто болела. И, однажды, она не пришла за мной вечером. Я помню: почти все дети разошлись со своими мамами, пошли домой есть мороженое и смотреть телевизор. А я стоял и ждал у окна свою маму. Чтобы тоже пойти домой... Нет, чтобы снова крепко обнять её... Но пришёл папа. Он был бледен, его глаза были красны от слёз. Я спросил: "А где мама?" Отец отвернулся.
Тогда я впервые узнал, что папы тоже плачут...
Вот я в школе. Первый класс и я влюбился в первый раз. Она была очень красивой, её любили все мальчики нашего класса. Но я любил больше всех.
Помню, как поцеловал её. Странно, но в детстве это совсем не вкусно. Потом она перехала с родителями в другой город и я больше никогда её не видел.
Я рос. Вот отец отдал меня в секцию каратэ. Я научился постоять за себя. Вот второй класс, за ним третий. Я рос.
Рогатка, разбитое стекло, отец, мой чуть постаревший, но всё ещё живой отец ругает меня.
Вот я ворую компакт-диски с музыкой у брата. Он будет в ярости. Но мне всё равно, я очень хочу послушать.
Я видел, как брат целуется со своей девушкой. Тогда что-то внутри меня произошло, я очень хорошо помню это чувство.
Я помню фильмы ужасов, свой скейтборд, свою первую гитару. Я уже в средней школе. Отец дарит мне её на день рождения. Я учусь играть.
Море... Я помню его. Первый раз на море. Шторм, чёрные воды вздымалиась и загораживали собой горизонт. А нам хоть бы что. Мне, отцу, брату... Мы живы, мы чувствовали это.
Брат уезжает учится в университет. Отец обнял его, я тоже. В душе всё перевернулось. Теперь я увижу его не скоро. Но я буду помнить всё: настольные игры, футбол, ссоры, газировку и ещё кучу всякой ерунды...
Я перешёл в старшие классы и влюбился. Снова, иеперь уже навсегда. Я помню, как мы лежали на крыше и любовались заходящим солнцем. Дыхание перехватывало, волнение сковывало грудь. "Будет больно?" - робко спрашивала она. Я не отвечал - не знал.
Брат женился, я окончил школу. И на свадьбе, и на выпускном он плакал: его голова с седыми висками, подрагивала в такт со вздохами.
Я снова учился, получил диплом. Всё было хорошо, но...
Началась война.
Кто-то воевал с кем-то. Я не хочу вспоминать об этом...
Гибли люди, рушились города. Я не хочу вспоминать об этом.
Я воевал, каждый день молясь, чтобы увидеть закат и восход, чтобы души погибших товарищей увидели небеса, чтобы война окончилась завтра же. Я НЕ ХОЧУ ВСПОМИНАТЬ ОБ ЭТОМ!
- Хорошо, - проговорил Гарб и изменил тональность.
Война окончилась. Всё, что нам осталось - это руины, голод и холод. В первую зиму после войны я сильно простудился и заболел. Меня лихорадило. Я умирал. Как мать.
Брат выручил меня. Голодал он, голодала его семья. Голодал целый мир.
Выручил...
Время лечит даже самые глубокие раны. Я встал на ноги, пошёл работать. Потом много путешествовал. Я видел, как мир, большой и прекрасный, встаёт на ноги так же как и я.
я нашёл её. Война разбросала нас, но мы снова были вместе.
Снова свадьба, снова слёзы отца. Совсем седой, он плакал от счастья, оттого, что его глаза увидели это, что он был свидетелем.
Но время не пощадило и моего отца.
Дети. Как радостно было, когда они появились на свет. Как жаль, что теперь я им не нужен.
И снова беспощадное время. Брат отправляется в экспидицию и пропадает без вести. Но он всегда будет жить в моей памяти.
Когда умирает моя жена, я снова путешествую.
Мир меняется. Не верьте, когда говорят, что люди меняются вместе с ним. Они лишь подстраиваются.
Мне казалось, я видел всё. Узкие улочки средневековых городов, небоскрёбы мегаполисов, пещеры горных цепей, океанические глубины, лунные пустыни. Я засыпал в сиднее и просыпался в Осло. Я вдыхал тяжёлый воздух Марса и мёрз на Плутоне. Я был здесь и там, но ничто, абсолютно ничто не могло загладить, испещрить, уничтожить, залатать те дыры в моей душе. Почти ничто.
Однажды, я вернулся домой. Усталый духовно и физически, я вернулся. Там был мой сын. Там была моя дочь. Я думал, что никогда не увижу их светлые лица, никогда не услышу их голоса. Кому нужны старики. Но когда я вернулся, они... Они просто обняли меня. Сказали: "Отец..." Нет, "Папа..." Я снова обнимал мир. И дыр в душе как ни бывало.
Петерсон отнял руки от висков старика.Пот струился по его лбу, затекая под рубашку. Теперь всё. Он выпрямился и поглядел на пациента.
Тот лежал не двигаясь. Глаза были широко открыты. Он, казалось, вырос на добрых полметра. Но всё равно жизнь уже угасала в нём.
Внутри Петерсона боролось чувство. Он не понимал. Раньше такого не было.
- Гарб... - старик протянул руку к молодому Транспортёру, - Подойдите сюда, пожалуйста...
Петерсон сел рядом и взял сухую. почти мёртвую руку старика в свою ладонь. Удивительно, но эта сухая веточка была такой тёплой...
Гарб приблизился к старику.
Тот взглянул на него и Гарб обомлел: глаза старика были ясными.
- Спасибо, - прошептал он, - Спасибо вам. Вы обещаете, что спасёте их?
Петерсон взглотнул.
- Обещаю.
- Обещаете? Посмотрите мне в глаза, Гарб!
Петерсон задыхался. Было ли это побочным эффектом процедуры, или же эти чувства овладели им на самом деле - он не знал.
- Я обещаю, я клянусь вам... Герберт.
Старик улыбнулся.
- Всё-таки вспомнил... Будь добр, открой окно. Хочу проститься с солнцем...
Гарб встал, подошёл к шторам и силой раздвинул их. За окном рождался новый день.
Петерсон обернулся. Старик глянул на него, затем за окно. Потом откинулся на подушку.
- Спасибо, - прошептал он, - Теперь они спасены. Теперь они в безопасности...
Больше он ничего не говорил.
Гарб медленно надел пиджак, взял со стола свой портфель и направился к выходу. В дверях он столкнулся с сестрой.
- Ну, как он? - дрогнувшим голосом спросила она.
Гарб не ответил. С трудом сдерживая слёзы, он выскочил за дверь и растворился во мраке коридора.
Сестра вошла в комнату. Молча она посмотрела на старика. Молча она подошла к окну. Молча скрестив руки на груди, она задумчиво стала глядеть, как рождается новый день.
А старик уже не дышал...
(0)
