Роуэн Уильямс, «О христианском богословии»,с.55,2004.
Пара подошв ждет новых дорог.
Мы встречаемся,как створки разводных мостов.Как ставни.Чтобы зимним утром,ежась от ледяного ветра,плевать в лицо прошлому кровавой мокротой абортированных сказок,которые нам обоим читали.Встречаемся,как газовые трассы ракет, шипящие в сибирском небе.Жертвы друг друга,чтобы исчезнуть в морозном дыхании планеты,потерявшей к нам всякий интерес и умереть от туберкулеза или пневмонии.Мы-как стреляные гильзы наших душ,чехлы от фотоаппаратов,кобуры от револьверов.
И посреди бескрайних степей мы идем вперед,и за нашими спинами февральские сумерки проглатывают наши следы.Мы исчезаем бесследно в этой мертвой глотке,держа друг друга коченеющими пальцами в тщетных попытках не сбиться с курса.Нас ждет наша Цусима,каждого своя,но наши курсы совпали,и мы теряемся среди этих хлопьев снега,неуловимые для радаров,стертые из списков довольствия,и пепел от наших досье затерялся в снегах так же безнадежно,как и мы.Мы объявили наш путь расстоянием в жизнь.
Нас научили всему - мы готовы к голоду и усталости,мы привычны к нехватке сна и леденящему холоду этих степей.
В тяжелой,намокшей от слез одежде я выбираюсь из грязных пучин твоих глаз.Как подсолнух,я разворачиваюсь навстречу иллюминатору моей каюты,желтому свету,обжигающему мои небритые щеки.Навстречу мягкому теплу,стекающему по округлым бокам мая.Навстречу Свету,и ни твоих глаз,полных карих слез,ни зимы,лежащей между нашими телами непреодолимой пустыней,ничего этого нет,все.Май.Он омывает мои лепестки,врывается в затхлые комнаты моих ноздрей.Май.
Я понимаю,что смерти нет.Поддаюсь обманчивой яркости этого мира,этих красок,текущих по подоконнику,и дальше-к моим ногам,опущенным на пыльный ковер,на котором желтой ватерлинией солнце чертит экватор,и он все дальше и дальше,он ползет по таким же пыльным темно-красным узорам государственных границ,прочь от меня,и я все сижу и смотрю на это непреодолимое движение.И в моей комнате-тиканье часов и цветочная пыльца,и я не смею шелохнуться.
Бабочка просыпается,и я падаю в твои глаза,полные боли.Безумных мучений,дикого крика раненного ребенка,они полны боли,эти твои глаза.И в них я снова и снова нахожу себя,когда на другом берегу просыпается бабочка,которая видит сны обо мне.Мы опять рядом,и у нас впереди объявлена дорога в жизнь,я взваливаю на спину наши сумки,беру тебя за руку,обмотанную кровавыми бинтами и делаю толчок вперед-туда,где мы будем нужны.
Нам говорили,может,мы станем учителями и будем рассказывать о любви детям в просторных и светлых классах.Или играть божественную музыку,пробуждая в душах ценителей жажду прекрасного.Или писать на полотнах,рисовать гаснущие трассеры нашей жизни,чтобы затем быть проглоченными,исчезнуть в дыхании вселенной,в ее цикличных конвульсиях,в лоне ее безликого.Я не знаю,но я крепко сжимаю твои пальцы,и,нагнувшись вперед под своей ношей толкаю нас прямо в голубой ветер,твои волосы выбиваются и как лоскуты ткани на знаменах погибающих взводов,тихо звенят,час за часом теряясь во вьюге.
Нас научили всему – мы были готовы к голоду и усталости,мы привычны к нехватке сна и леденящему холоду этих степей.
Время от времени мы посылали в воздух сигнальные ракеты,и они оставляли в твоих глазах разноцветные огоньки надежды,но спустя несколько часов и они гасли.Прочь,все-тщета : знание умножает скорбь,вера умножает ответственность: прочь отсюда,и наши стоптанные подошвы все шаркали дальше.
Февраль говорил с нами,и день за днем мы разбирали в нем новые оттенки бежевого-он сухой коркой слетал с наших губ и как зимний лист падал обратно в колючую мясорубку пустыни.Мы сошли бы с ума,если бы у нас было такое право,но впереди -дети,жаждущие рассказов о любви,ценители,жаждущие наших органных симфоний; коллекционеры,жаждущие заплатить нам жизнью за клочок безнадежно испорченного полотна.И я снова и снова накрывал твое обессилевшее тело своим,и дышал в твои стертые ладошки,и слезы вперемешку с болезненной дремотой застывали на моих небритых щеках.
Мы сами пошли на это,и компас указывает нам путь: уже утро,вставай,София.
Нас учат всему –нас готовят к голоду и усталости,мы привычны к нехватке сна и леденящему холоду этих степей.
Как подсолнух,я разворачиваюсь навстречу иллюминатору моей каюты,желтому свету,обжигающему мое лицо.
Однажды ты замолчала,и я оглох.Когда твои слезы высохли,я перестал видеть в них свое отражение.Скорченное от холода,одичавшее от недосыпания и усталости,голода и потерявшее вдруг всякую опору «я»,обретшее в самый последний момент свою самоцель –столь прочно пустившую корни в твои застывшие глаза.
Ты не проснулась,и выгорели мазки на полотнах,опустели просторные классы и умолкла где-то рядом – маняще-близко – божественная музыка.Стало тихо.
Нас не учили тишине.
(1)
