“Иронический авангард” Вячеслава Пьецуха

Вячеслав Пьецух вошел в литературу в эпоху гласности. Проза “новой волны”, как принято ее называть, отличается многообразием и сложностью. Наиболее популярной тенденцией современной литературы остается социальное направление.

Действие рассказов и повестей Пьецуха не привязано к какой-то конкретной среде обитания. Оно может происходить и в деревне, и на сибирском прииске, и в большом городе. Не имеет решающего значения социальная принадлежность персонажей — это могут быть рабочие, крестьяне, интеллигенты. Существенно другое: установка на достоверность авторского персонажа. Для автора наиболее достоверен он сам — писатель.

Таким образом, важна не социальная, а все-таки художественная характеристика. Писатель и есть ведущий персонаж. Но это нельзя понимать так, что Пьецух пишет автобиографическую прозу. Нет, перед нами литература в широком смысле. Просто писатель выступает в самых различных обличьях, за которыми безошибочно угадывается автор. Как правило, автор выдвигает на первый план писательские таланты любимого персонажа.

Критики причисляют В. Пьецуха к “ироническому авангарду”. Действительно, ирония у него откровенна и даже декларативна. Еще в 60-х годах ирония стала реакцией на оболганные лозунги. Красивые и хорошие слова обесценили плохие люди. Пафос оказался неуместен. Многие отказались от слов вообще и обратились к рок-культуре, музыке. Вконец разрушили словесную ткань поэты и писатели-авангардисты.

Новым путем для литератора стала ирония универсальная, подвергающая сомнению все возможные установления, принципы г. идеалы. Рассказ Пьецуха “Билет” — программный для писателя и для всей “новой волны”. Его герой — бич, бродяга, бездельник — изрекает истины о необязательности счастья и обязательности несчастья. Он утверждает, что без несчастных “мы будем не мы, как Афродита с руками уже будет не Афродита. Вы спросите, почему? Да потому, что всеобщее благосостояние — это та же самая сахарная болезнь, и организм нации... обязательно должен выделять какой-то горестный элемент, который не позволит нации заболеть и ни за что ни про я то сойти в могилу”.

Много еще умного говорит Паша Божий. Но давайте вспомним, с чего начинается рассказ: “Бич Паша Божий, которого...” — и так далее. Пьецух вставил обыкновенного Пашу в сочетание “бич Божий”. Но автор идет на это, задавая тон всему повествованию.

Эстетика “иронического авангарда” наиболее полно выражена в повести В. Пьецуха “Новая московская философия”. Повествование ведется от имени рассказчика, человека обстоятельного и неспешного. Он размышляет о соотношении жизни и литераторы, о значении литературы в бытии русского человека. Реальность у Пьецуха парадоксальна, она строится в соответствии с литературными канонами, — на основе той действительности, которая разыгрывается в рамках сюжета “Преступления и наказания“.

Эта реальность обыденна и абсурдна. “Скорее всего литература есть, так сказать, корень из жизни, а то и сама жизнь, но только слегка сдвинутая по горизонтали, и, следовательно, нет решительно ничего удивительного в том, что у нас куда жизнь, туда и литература, а с другой стороны, куда литература, туда и жизнь, что у нас не только пожизненному пишут, но частью и по-письменному живут...”

Писатель как будто посмеивается над особенностями русского характера, привыкшего в духе примитивного реализма воспринимать литературу как непосредственное отражение жизни и как руководство к действию. Поиронизировав по этому поводу, он тут же перекидывает мостик в реальность, предварительно заметив, что в жизни неоднократно повторяются сцены и эпизоды, описанные в литературе.

Сюжет повести “Новая московская философия” разворачивается в 1988 году в коммунальной квартире из двенадцати комнат в Москве. Он построен вокруг смерти старушки Пумпянской, бывшей владелицы всего дома. Теперь Пумпянская занимает маленькую темную комнатушку. Кому достанется эта комнатушка, и решают герои — соседи по коммуналке. Решают они этот насущный жилищный вопрос “демократическим путем в условиях гласности”, — так говорит графоман-доносчик.

Стоит обратить внимание на то, что каждый человек уже не боится иметь свое мнение. Свою собственную “философию” имеет теперь всякий: от пятилетнего Петра, который, сидя на горшке, говорит, что песням его научила жизнь, до местных философов Белоцветова и Чинарикова, рассуждающих об извечных категориях добра и зла, о смысле жизни.

Идеалист Белоцветов, вознамерившийся таблетками излечить человечество от подлости, считает, что “всякое зло отчасти трансцендентально, потому что человек вышел из природы, а в природе зла и в заводе нет”. Его оппонент Чинариков утверждает, что в природе нет добра, что “добро бессмысленно с точки зрения личности”. Но -споры доморощенных философов разбиваются об убеждение юного Митьки Началова, что “жизнь — это одно, а философия — это совсем другое”.

Новая московская философия рождается в сознании общества, у которого “с некоторых пор... и зло не как у людей, и добро не как у людей, превращенные они какие-то, пропущенные через семьдесят один год социалистического строительства”. Добро и зло стали амбивалентны, вообще расплылись. И Митька Началов, который, вздумав подшутить, по сути дела убивает старушку Пумпянскую. Дело в том, что он выкрал у нее старую фотографию её покойного мужа. Затем, соорудив хитрую линзу, спроецировал изображение так, что старушка ночью в темном коридоре стала видеть “призрак” давно умершего супруга. Конечно, Митька мельче Родиона Раскольникова, который хотел доказать хотя бы, что он не “тварь дрожащая”.

Вячеслав Пьецух создает особую атмосферу повести, в которой парадоксальным образом, как это возможно в игре, соединяется реальность и условность, драматизм и смех. Автор то развенчивает роль литературы в обществе, всячески утрируя ее, то стремится возродить ее гуманистические ценности через очищение смехом.

Вывод всей повести автор передоверяет философствующему фармакологу Белоцветову: “... В процессе нравственного развития человечества литературе отведено даже в некотором р“оде генетическое значение, потому что литература — это духовный опыт человечества в сконцентрированном виде и, стало быть, она существеннейшая присадка к генетическому коду разумного существа, что помимо литературы человек не может сделаться человеком”. Но это высокое и прекрасное значение литературы низводится до нуля предыду щим диалогом Белоцветова с Митькой, который не читал “Преступления и наказания”.

Автор иронически соединяет литературу с конкретной “органически литературной” реальностью. В повести петербургский вариант преступления оказывается серьезнее московского. Московская философия идет не от бонапартизма, а от душевной бедности.

Художественные особенности повести складываются из иронической интонации, игры с классическими образами и мотивами, неожиданного ракурса восприятия человека и мира. Повесть разбита на главы по дням недели. “Пятница”, “Суббота”, “Воскресенье”. Это наводит на мысль, что с малыми изменениями и другие пятница, суббота, воскресенье такие же. Содержание жизни исчерпывается какими-то постоянными, едва ли не ритуальными занятиями. Исчезновение старушки Пумпянской несколько поколебало эту застойную атмосферу, но не разрушило ее. Все будет повторяться.

Повторяющуюся структуру имеет каждая глава. Вначале — авторское слово о роли литературы или соотношении се с жизнью. Затем — описание быта коммуналки, вслед за ни-1 — философские споры Чинарикова и Белоцветова, которые как бы смыкаются на каком-то уровне со словом автора. Следующая глава открывает следующий день, и построена так же. Спиральная конструкция все больше нагнетает какое-то безумие, когда еще живого человека уже вычеркнули из жизни.

Нет спасенья — от пошлости, от тошнотворности исторических повторов, от необъяснимости нашего “коммунального” житья.

Необыкновенная популярность Вячеслава Пьецуха объясняется, может быть, еще и тем, что ирония его не злая, не убийственная. Она все понимающая. Писатель всегда дает возможность читателю выбрать из многих предоставленных на обсуждение вариантов свою философскую концепцию бытия.ль всегда дает возможность читателю выбрать из многих предоставленных на обсуждение вариантов свою философскую концепцию бытия. А если не выбрать, то убедиться в том, что мир пестр и многозначен, и невозможно остановиться на одной жесткой схеме.

Яркий тому пример — рассказ “Анамнез и Эпикриз”. Заглавие рассказа содержит медицинские термины, ставшие кличками для больничных котят. Эта парочка обосновалась в больничной палате, где обретаются шесть человек: милиционер Афанасий Золкин, грузчик Сергей Чегодаев, мелкий профсоюзный работник Оттоманчик, слесарь-наладчик Ваня Сабуров, профессиональный вор Эдуард Маско, и автор — гнилой интеллигент, по общему заключению.

Не удивительно, что такая разношерстная компания рано или поздно порождает неразрешимый конфликт. В один прекрасный день в палате начинается драка. Описание побоища сопровождается комментарием автора-интеллигента: “Вообще я страдаю дурной повадкой воспарять мыслью, как нарочно, при самых не благоприятствующих обстоятельствах. Вокруг бушевала схватка, стекла звенели, трещала, ломаясь, мебель, свирепые выкрики будоражили отделение, а я лежал в своей койке и умственно присматривался к следующей идее: видимо, принципиальное отличие русского народа от всех прочих народов состоит в том, что русские... как бы это выразиться поосторожнее, друг друга не обожают. Вот голландцы стоят друг за друга горой, и скорее папа римский отречется от католичества, чем голландец отречется от соголландца”.

В воздухе летают сначала больничные подушки, затем табуреты, а мы следуем за рассуждениями о проблемах русской нации: “Мы до того до развивались, что у нас вывелись десятки подвидов русских, одни из которых суть безусловно русские, а другие тоже русские, но иначе... Шагу нельзя ступить, чтобы не нарваться на чужака. Отсюда умышленное вредительство, разбой средь бела дня, боевое выражение физиономий, халатное отношение ко всему. Нужна все объединяющая идея, — политическая, экономическая...”

Чем острее развиваются события, тем отчаяннее мысль героя: “Мы развиваемся очертя голову, и поэтому в русской среде созревают противоречия такой исполинской силы, что ужасно заманчиво — просто жить. Вот по ту сторону Эльбы только и развлечений что с толком потратить деньги, а у нас; в том-то наше преимущество и судьба, что мы живем в таком животрепещущем, остром стиле! Тогда не надо нам никаких всеобъединяющих идей, кроме родного русского языка, который помимо наших слепых усилий сам все решит и все определит на свои места”. Как раз на этом месте в голову героя угодили бутылкой из-под нарзана. Он потерял сознание. К обеду всех доставили в клинику Склифасовского и что интересно, положили всех в одну палату.

Вячеслав Пьецух — необыкновенно популярный писатель. Всякая его новая или переизданная книга идет нарасхват. Это говорит о том, что Пьецух ухватил в нашей сложной современной жизни что-то наиболее важное, что затрагивает мысль и чувства читателей.