Впервые мы видим Андрея Болконского и Пьера Безухова в петербургском салоне фрейлины императрицы Анны Павловны Шерер. Толстой язвительно уподобляет заведенным машинам в прядильной мастерской принятый характер общения в великосветском элегантном салоне: неумолкаемые фальшиво оживленные разговоры в разных кружках, наигранная восторженность и наигранная грусть, сплетни, анекдоты, перемножаемые политическими новостями...
На этом фоне неуклюжий, толстый Пьер Безухов со своей наивной, доброй улыбкой, искренними высказываниями (не «в тон» всем) кажется весьма неуместным и даже шокирующим общество. Но именно этими качествами привлекает он как автора, так и читателя. По-иному проявляется здесь непохожесть на других Андрея Болконского. И внешность блестящего офицера, и соблюдение этикета делают его своим в салоне. Но потухший свет в глазах, нескрываемая «онегинско-печоринская» скука, чувство утомления от ничтожных, «затверженных речей», притворных отношений отдаляют его от среды на значительное расстояние. Совсем другим человеком, сбросившим сухость, равнодушие, доброжелательным, воодушевленным, искренним предстает он в домашней беседе с Пьером в своем кабинете.
Болконский раскрывает другу (который дорог ему «особенно потому, что один живой человек» в светском обществе) свое сердце, свои мысли и 393 намерения; он идет на войну, так как недоволен окружающими и собой: «Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество... эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь — не по мне». Обеспокоенный судьбой Пьера, высоко ценя его ум и душу, он по- дружески, без назидательности советует оставить круг «золотой молодежи» во главе с Анатолем Курагиным и Долоховым. Один из первых критиков «Войны и мира» справедливо заметил, что Л.Н.Толстой «обладает способностью обнаруживания пустоты того, что выдает себя за жизнь» (Страхов Н.Н. Литературная критика).
В ходе работы писатель сделал князя Андрея сыном старого Болконского и, заинтересовавшись им, определил большую роль в дальнейшем движении сюжета, «помиловал его, только сильно ранив вместо смерти». Изменилась и политическая ориентация «блестящего офицера»: вместо прежней верноподданности — независимость и оппозиционность (проявление в новых исторических условиях родовых черт Болконского), выразившихся то в защите Наполеона, как наследника идей Великой французской революции, то в движении к декабризму и в попытке преодолеть сословную ограниченность взгляда на народ после всего пережитого: «Я учен Аустерлицем, Турцией, Молдавией, Бородиным. Успех наш в Отечественной войне — успех солдат, успех мужика, народа, а не Барклая и не умирающего Кутузова». Это убеждение поистине выстрадано Болконским, что и показано автором, прослеживающим неровный жизненный путь и тревожные искания этого героя.
Поражение русских войск обострило его чувства, поколебало верноподцанничество. Под Шенграбеном «князь Андрей Болконский сильно чувствовал стыд за наше положение ... во время отступления», в его душе боролись патриотическая гордость, чувство ответственности за общее дело войны и «затаенный, но не менее сильный энтузиазм к герою того времени».
Подвижности мысли, чувства вполне соответствует в последнем тексте меняющееся выражение лица Болконского: учтиво-холодное, порой презрительное (в светском обществе), оно «очень задумчиво и нежно» в часы расставания с родными перед отъездом на войну. В армии, во время смотра войск в Браунау, Толстой вновь фиксирует перемены в Болконском, красивом адъютанте, ближе всех стоящем к Кутузову: «В выражении его лица, в движениях, в походке», в улыбке, веселом взгляде «не было заметно прежнего притворства, усталости и лени». Он был занят делом, «лицо его выражало больше довольства собой и окружающими».
Изменчивость Болконского в зависимости от внешних обстоятельств, от людей, окружающих в данный момент, вызывает разное к нему отношение: одни признают его человеком «из ряда вон выходящим», ценят его деловитость, восхищаются умом, способностями, стремятся подражать ему; другие же не любят его, считают «надутым, холодным, неприятным человеком».