Трудные дороги Пьера Безухова

В салоне Анны Павловны Шерер появляется толстый молодой че­ловек в очках. Это Пьер Безухов. В лице хозяйки — беспокойство и страх. Что, собственно, ее напугало? Взгляд молодого челове­ка — умный, робкий, наблюдательный и — главное — естественный, который прежде всего и отличал его от всех, находящихся в гостиной. Естественный человек среди всего искусственного, среди кукол. А если вспомнить массивность Пьера, то не напомнит ли он вам Гулливера среди лилипутов? Во всяком случае, Андрей Болконский имел все основания ска­зать Пьеру: «...ты один живой человек среди всего нашего света».

Пьер — живой. В этом его сила, но и его сла­бость: живой — значит ранимый.

Не только для князя Андрея, но и для Пьера на первых порах характерным оказывается «наполео­новский комплекс». Пьер даже видел «величие ду­ши» Наполеона в том, что «для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека». (Не находите ли вы в этих рассуждениях опре­деленное сходство с теориями Раскольникова?)

В своих исканиях Пьер идет иным путем, неже­ли князь Андрей. Он обращается не к рациональ­ному, а к нравственному началу в человеке. Это новый тип героя в русской литературе, сочетающий высокую интеллектуальную культуру, интерес к философским проблемам с цельностью натуры, ис­кренним демократизмом, природной добротой.

Пьер проходит через кутежи, масонство, филан­тропию (благотворительность, помощь нуждающим­ся), увлечение Наполеоном, которого сначала считал «величайшим человеком в мире». Только Отечест­венная война приобщает его к народной правде. Пьер обретает душевное равновесие, лишь постигая народный взгляд на жизнь и отрекаясь от индиви­дуалистического сознания. В плену при непосред­ственном, тесном общении с простыми людьми, с Платоном Каратаевым к Пьеру приходит ощущение внутренней свободы.

Образ Платона Каратаева вызывал и вызывает противоречивые суждения. Распространено мнение, что в этом образе писатель воплощает реальную, но слабую сторону нравственного, психологического об­лика русского патриархального крестьянина, свойст­венные ему смирение, покорность, непротивление злу насилием и т. д. Высказывается и другая точка зрения, в соответствии с которой Каратаев является воплощением лучших народных черт — добра, трудо­любия, человечности. Бесспорно, что самому Толсто­му Платон Каратаев был очень близок. Платон, сказано в романе, «остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и оли­цетворением всего русского, доброго и круглого».

Для Толстого круглое представляло идеал совер­шенства, внутренней гармонии, но одновременно в нем заключено представление о замкнутости и огра­ниченности. Пьер же строил свою жизнь более широко и более осознанно, чем это могло быть у Каратаева.

В данном случае не только толстовские герои, но и сам автор сталкивался с труднейшей проблемой. «Мысль народная», в истолковании Толстого, требо­вала отказа не только от индивидуалистического, но, но существу, и вообще от индивидуального начала. Провозглашался принцип «роевой» жизни, при котором люди, как пчелы, должны были со­обща делать одно дело, никак не выделяясь из общей массы. Пьер, принимая этот принцип, пыта­ется быть таким же, «как все». И князь Андрей старается приобщиться к естественной, народной стихии (найти в себе то, что есть «в каждом сол­дате»). Существенно, что для них это движение не вниз («к толпе»), а вверх, к постижению высокой народной правды, к народу, нравственные нормы которого становятся для них образцом. Но отка­заться от интеллектуальной жизни, от продолже­ния поисков истины они не в состоянии, потому что иначе они потеряли бы свою человеческую индивидуальность.В работах ряда литературоведов уже было заме­чено, что истина для автора «Войны и мира» за­ключается в сопряжении общечеловеческих ценно­стей, воплощенных в образах главных героев рома­на, с ведущими принципами народной жизни.

В эпилоге мы встречаемся с Пьером, ставшим счастливым мужем и отцом. Но, в отличие от Наташи, одного семейного благополучия ему все же мало. Он становится членом некоего тайного об­щества (надо полагать, что речь идет о какой-то ранней декабристской организации; напомним, что действие эпилога происходит в 1820 г.). Когда Ната­ша спросила мужа, одобрил бы Каратаев его учас­тие в тайном обществе, Пьер честно ответил: «Нет, не одобрил бы...» — и добавил: «Что он одобрил бы — это нашу семейную жизнь».

Чувствуется, что новое направление деятельности Пьера не одобряет и писатель. Получилось так, что герой романа возвращается к уже преодоленным, казалось бы, стремлениям к единоличному пере­устройству общества. Толстой пишет: «Это было продолжение его самодовольных рассуждений об его успехе в Петербурге. Ему казалось в эту минуту, что он призван дать новое направление всему рус­скому обществу и всему миру».

Писатель убежден, что этого сделать нельзя. По­чему же он снова возвращает Пьера к тем «самодо­вольным» мыслям, которые должны были бы ос­таться в прошлом? Да потому, что один из люби­мых героев Толстого все время в пути, он не ос­танавливается в своих поисках и неустанно ищет истину — бьется, ошибается, начинает и бросает, опять начинает и опять бросает, и вечно борется... Очень хочется напомнить еще раз слова Толстого: «А спокойствие — душевная подлость».

Пьера восторженно слушает сын Андрея Болкон­ского — пятнадцатилетний Николенька. Мечта о сла­ве, об известности, владевшая когда-то его отцом, проявляется в нем с недетской силой. Мысль о ге­роях древних веков его воодушевляет: «Я сделаю луч­ше. Все узнают, все полюбят меня, все восхитятся мною». Поистине, все повторяется в этой жизни...

Пьера Безухова, несомненно, ожидают тяжелые жизненные испытания. Большой, трудный путь ис­каний, «проб и ошибок» открывается и перед Николенькой Болконским. Эпилог романа-эпопеи не столь­ко подводит итог повествованию, сколько намечает новые перспективы, что совершенно естественно для жанра, в котором написана «Война и мир».