Высший свет в изображении Л. Н. Толстого

В романе "Война и мир" Толстой "со строгостью судьи и гражданина" вершит нравственный суд над

высшим светом и бюрократической верхушкой самодержавной России.

Ценность человека, по мнению Толстого, определяется тремя понятиями: простота, доброта и правда.

Нравственность, как считает писатель, — это умение почувствовать свое "я" как часть общечеловеческого

"мы". Любимые герои Толстого просты и естественны, добры и сердечны, честны перед людьми и своею

совестью.

Иные отношения Толстого к высшему свету, "завистливому и душному для сердца вольного и пламенных

страстей" (Лермонтов).

С первых страниц романа мы, читатели, попадаем в петербургские гостиные большого света и

знакомимся со "сливками" этого общества: вельможами, сановниками, дипломатами, фрейлинами. Толстой

развенчивает утонченные манеры этих людей, и перед читателем предстает их духовное убожество,

нравственная низость. В их поведении, в их взаимоотношениях нет ни простоты, ни добра, ни правды. Все

неестественно, лицемерно в салоне А. П. Шерер. Все живое, будь то мысль и чувство, искренний порыв или

злободневная острота, гаснет в бездушной обстановке. Вот почему естественность и открытость в поведении

Пьера так напугали Шерер. Здесь привыкли к "приличьем стянутым маскам", к маскараду.

Князь Василий говорит лениво, как актер слова старой пьесы, сама хозяйка держится с искусственным

энтузиазмом. Пьер почувствовал себя мальчиком в игрушечной лавке.

Толстой сравнивает вечерний прием у Шерер с прядильной мастерской, в которой "веретена с разных

сторон равномерно и не умолкая шумели". Но в этих мастерских решаются важные дела, плетутся

государственные интриги, решаются личные проблемы, строятся корыстные планы: подыскиваются места для

неустроенных сынков, вроде идиота Ипполита Курагина, намечаются выгодные партии для женитьбы или

замужества.

В этом свете, как рисует Толстой, "кипит вечная бесчеловечная вражда, борьба за блага бренные".

Вспомним искаженные лица "скорбной" Друбецкой и "благостного" князя Василия, когда они вдвоем вцепились

в портфель с завещанием у постели умирающего графа Безухова.

А охота на Пьера, ставшего богачом?! Ведь это целая "военная операция", тщательно продуманная

Шерер и князем Василием. Так и не дождавшись объяснения Пьера с Элен, сватовства, князь Василий

врывается в комнату с иконой в руках и благословляет молодых — мышеловка захлопнулась. Начинается

осада Марии Болконской, богатой невесты для шалопая Анатолия, и только случай помешал успешно завершить

эту операцию.

О какой любви может идти речь, когда браки совершаются по откровенному расчету?

С иронией, даже с сарказмом рисует Толстой "объяснение в любви" Бориса Друбецкого и Жюли Курагиной.

Жюли знает, что этот блестящий, но нищий красавец, не любит ее, но требует за свое богатство объяснения в

любви по всей форме. А Борис, произнося нужные слова, думает, что всегда можно устроить так, что он жену

будет видеть редко.

Все приемы хороши, чтобы добиться "славы, денег и чинов". Можно вступить в масонскую ложу, делая

вид, что тебе близки идеи любви, равенства, братства. А на самом деле такие, как Борис Друбецкой, вступали в

это общество с одной целью завести выгодные знакомства. А Пьер, искренний и доверчивый человек, вскоре

увидел, что этих людей интересовали не вопросы истины, блага человечества, а мундиры и кресты, которых они

добивались в жизни.

Ложь и фальшь в отношениях между людьми особенно ненавистны Толстому. С какой иронией он

рассказывает о князе Василии, когда тот просто обворовывает Пьера, присвоив доходы с его имений и

оставив у себя несколько тысяч оброка. И все это под маской добра и заботы о юноше, которого он не может

бросить на произвол судьбы.

Лжива и развратна и Элен Курагина, ставшая графиней Безуховой. Открыто изменяет мужу, цинично

заявляет Пьеру, что не желает иметь от него детей. Даже красота и молодость у людей высшего света

принимают отталкивающий характер, ибо эта красота не согрета душой.

Лгут, играя в патриотизм, Жюли Курагина и ей подобные. Их патриотизм проявился в отказе от

французской кухни и французского театра.

Вспомним, с каким энтузиазмом двуличный князь Василий восхищается, говоря с гордостью пророка: "Что

я говорил про Кутузова? Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона". А когда до придворных

дошло известие об оставлении Москвы французам, то князь Василий говорил, что нельзя было ожидать ничего

другого от слепого развратного старика. Толстому особенно ненавистна императорская "игра в войну", для

Александра I действительное поле сражения и парад на Царицынском Лугу — это одно и то же (вспомним его

спор с Кутузовым перед Аустерлицким сражением). В военной среде, которую Толстой знал хорошо, процветает

карьеризм, служба "лицам, а не делу", боязнь личной ответственности за принятое решение. Вот почему так

невзлюбили многие офицеры честного и принципиального Андрея Болконского.

Даже накануне Бородинского сражения офицеры штаба были обеспокоены не столько его будущим

результатом, сколько заботами о своих будущих наградах. Они внимательно следили за флюгером царской

милости.

С суровой беспощадностью Толстой "срывал все и всяческие маски" с представителей высшего света,

обличая антинародную сущность их идеологии людского разъединения, эгоизма, тщеславия и презрения к

людям.