Биография Марина Цветаева. Часть 1.

Жизнь посылает некоторым поэтам такую судьбу, которая с первых же шагов сознательного бытия ставит их в самые благоприятные условия для развития природного дара. Все в окружающей среде способствует скорому и полногласному утверждению избранного пути. И пусть в дальнейшем он сложится трудно, неблагополучно, а порой и трагически, первой ноте, взятой голосом точно и полновесно, не изменяют уже до самого конца.

Такой была и судьба Марины Цветаевой, яркого и значительного поэта первой половины нашего века. Все в ее личности и в поэзии (для нее это нерасторжимое единство) резко выходило из общего круга традиционных представлений, господствующих литературных вкусов. В этом была и сила, и самобытность ее поэтического слова, а вместе с тем и досадная обреченность жить не в основном потоке своего времени, а где-то рядом с ним, вне самых насущных запросов и требований эпохи. Со страстной убежденностью провозглашенный ею в ранней юности жизненный принцип: быть только самой собой, ни в чем не зависеть ни от времени, ни от среды — обернулся в дальнейшем неразрешимыми противоречиями трагической личной судьбы.

А начало было исключительно благоприятно для развития ее действительно своеобразного дарования.

Марина Цветаева родилась в Москве 26 сентября 1892 года, в высококультурной семье, преданной интересам науки и искусства. Отец ее, Иван Владимирович Цветаев, профессор Московского университета, известный филолог и искусствоведе стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств (ныне Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина). У входа в это здание и сейчас есть мемориальная доска в его честь как основателя, собирателя и долголетнего хранителя имеющихся в музейных стенах ценностей.

Мать происходила из обрусевшей польско-немецкой семьи, была натурой художественно одаренной, талантливой пианисткой. Умерла она еще молодой в 1906 году, и воспитание двух дочерей — Марины и Анастасии — и сводного их брата Андрея стало делом глубоко их любившего отца. Он старался дать детям основательное образование, знание европейских языков, всемерно поощряя знакомство с классиками отечественной и зарубежной литературы и искусства.

Семья Цветаевых жила в уютном особняке одного из старинных московских переулков; лето проводила в живописных местах Подмосковья, в калужском городке Таруса, а иногда и в заграничных поездках. Все это и было той духовной атмосферой, которой дышало детство и годы юности Марины Цветаевой. Она рано ощутила свою самостоятельность во вкусах и привычках, крепко отстаивала это свойство своей натуры и в дальнейшем. Шестнадцати лет она осуществила самостоятельную поездку в Париж, где прослушала в Сорбонне курс старофранцузской литературы. Учась же в московских частных гимназиях, она отличалась не столько усвоением предметов обязательной программы, сколько широтой своих общекультурных интересов.

Уже в шестилетнем возрасте Марина Цветаева начала писать стихи, и притом не только по-русски, но и по-французски, по-немецки. А когда ей исполнилось восемнадцать лет, выпустила первый свой сборник «Вечерний альбом» (1910), включавший в основном все то, что писалось еще на ученической скамье. Если судить по содержанию, стихи были ограничены кругом узкодомашних семейных впечатлений. И все же этот довольно объемистый томик, изданный с известной долей типографского изящества, не утонул в безвестности, в море назойливо заявлявших о себе причудливыми названиями поэтических сборников, ежегодно заполнявших цветными обложками прилавки книжных магазинов. Он был замечен, появились рецензии. Внимание к нему привлекала недилетантская зрелость стихотворной речи, — о юном возрасте автора никто из читателей и не подозревал. Вероятно, и «домашность» тематики принималась за некий творческий прием.

Одним из первых на «Вечерний альбом» откликнулся Валерий Брюсов. Строгий арбитр поэтического вкуса, взыскательный критик, он в своем отзыве 1911 года писал, выделяя юного поэта из среды приверженцев крайностей эстетизма и отвлеченного фантазирования: «Стихи Марины Цветаевой, напротив, всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого». Еще более решительно приветствовал появление цветаевской книги поэт, критик и тонкий эссеист Максимилиан Волошин, живший в ю время в Москве. Он даже счел необходимым посетить юную Цветаеву у нее дома. Непринужденная и содержательная беседа о поэзии положила начало их дружбе — несмотря на большую разницу в возрасте. Марина Цветаева впоследствии, в 1911, 1913, 1915 и 1917 годах, гости-ла у Волошина в Коктебеле. Много лет спустя она вспоминала о своем пребывании в этом пустынном тогда уголке восточного Крыма как едва ли не о самом счастливом времени своей жизни. Узнав о смерти поэта в 1932 году, она посвятила его памяти проникновенный цикл лирических мемуарных стихотворений и воспоминания «Живое о живом».

За «Вечерним альбомом» последовали еще два сборника: «Волшебный фонарь» (1912) и «Из двух книг» (1913), изданные при содействии друга юности Цветаевой Сергея Эфрона, за которого она вышла замуж в 1912 году. В условиях дореволюционного литературного быта вполне возможно было выпустить стихотворный сборник «за свой счет», приличия ради укрываясь под маркой какого-нибудь вымышленного издательства. В этом случае для названия было выбрано имя одного из героев андерсеновских сказок: «Оле-Лукойе».

Две последующие ее дореволюционные книги по сути своей продолжают и развивают мотивы камерной лирики. И вместе с тем в них уже заложены основы будущего умения искусно пользоваться широкой эмоциональной гаммой родной стихотворной речи. Это была несомненная заявка на поэтическую зрелость. Поражал и тон твердой уверенности в своих творческих силах, в своем дальнейшем поэтическом успехе.

Вот стихи 1913 года, написанные в Коктебеле. Автору — двадцать первый год.

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я — поэт...

...Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

(«Моим стихам, написанным так рано...»)

Остались позади наивные стихотворные опыты романтически настроенной девочки-подростка, вырастающей в уюте благополучного родительского дома, в привычном кругу подруг и друзей. Крепнет упругость стихотворной строки, расширяется диапазон речевых, вскрывающих правду чувства интонаций, ясно ощущается стремление к сжатой, краткой и выразительной манере, где все ясно, точно, стремительно в ритме, но вместе с тем глубоко лирично.

Сжатостью мысли и энергией чувства отмечено немало стихов этого периода: «Идешь, на меня похожий...», «Бабушке», «Какой-нибудь предок мой был — скрипач...», «Откуда такая нежность?..» Начав перечислять, уже трудно остановиться. У юного поэта, только начинающего свой путь, уже настолько ясны черты творческой самобытности, что его трудно не заметить, не выделить. Обычно процесс становления проходит неизбежную полосу подражательства общепризнанным, модным для того .времени течениям и твердо установившимся эталонам. Но с первых же самостоятельных шагов Марина Цветаева не захотела им подчиниться.

Юная пора ее творческого роста пришлась на время необычайной пестроты литературных школ и течений, вступивших между собою в жаркий, но бесплодный по своей сути спор. Буржуазная поэзия сознательно уходила от проблем социального характера именно в ту пору, когда страна, претерпевающая тяготы затянувшейся бесперспективной войны, приближалась к кануну неслыханных революционных потрясений и перемен. Поэты предпочитали оставаться в созданном ими мире условностей, лишенном свежего дыхания жизни. В сумятице неразрешимых разногласий, создававшейся и поздними приверженцами символизма, и акмеистами, и различными сектами футуристов, голос молодой Марины Цветаевой был замечен ценителями истинной поэзии. Чуждые символистской отвлеченности и внешнему формалистическому новаторству, стихи Цветаевой были естественным воплощением глубоко личных переживаний, выраженных страстно, правдиво и убедительно, отмечались ответственным отношением автора к поэтическому слову, его приверженностью традициям реалистического стихотворного письма.

Вспоминая об этом времени становления Марины Цветаевой как поэта, закономерно задаешь вопрос: как же встретила она Великий Октябрь, исторический перелом в судьбе горячо любимой ею Родины? Почему не последовала она страстному призыву Ал. Блока: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию»?

Марина Цветаева не только не поняла Октября, она и не приняла его, не увидела в нем могучей силы, обновляющей все личное и общественное в человеке. Лишь много позднее, уже в эмиграции, смогла она написать слова, прозвучавшие как горькое осуждение самой же себя: «Признай, минуй, отвергни Революцию — все равно она уже в тебе — и извечно... ни одного крупного русского поэта современности, у которого после Революции не дрогнул и не вырос голос, — нет».

Но пришла она к этому сознанию после многих лет бесприютного, полуголодного существования в зарубежной эмигрантской среде, в резком разрыве с нею, обреченная на полную всяких лишений жизнь.

А четыре с лишним года (1917—1922), проведенных на советской земле в пору расцвета творческих сил, когда определились значительные стороны ее яркого и самобытного таланта, Марина Цветаева упорно держалась круга собственных представлений и даже с некоторым вызовом, свойственным ее страстной и колючей натуре, противопоставляла себя — в стихах — революционной действительности. В некоторой мере это объясняется особыми свойствами ее характера, трудного, нервного, неуступчивого. Но еще в большей степени — тем, что рождалась она как поэт еще в дореволюционное время и несла в своем сознании многие из привычек и условностей породившего ее времени.

С первых же дней победившего Октября она попала не только в новую, но и, как ей казалось, враждебную обстановку. Все самым резким образом изменилось вокруг нее, а она с исключительным упорством продолжала пребывать в созданном собственным воображением мире романтических книжных представлений о жизни.

Продолжая жить в литературе и только для литературы, Марина Цветаева писала много, с увлечением. Присущая ей гордость не позволяла унижаться до жалоб на личные свои душевные и материальные невзгоды, а ведь и ей приходилось испытывать все трудности быта переходного времени. Стихи ее в эту пору звучали жизнеутверждающе, мажорно. Только в самые трудные минуты могли вырваться у нее такие слова: «Дайте мне покой и радость, дайте мне быть счастливой, вы увидите, как я это умею!»

В это время Марина Цветаева жила почти в полном отчуждении от литературной среды, в кругу немногих близких друзей, ценивших и понимавших ее стихи. Она чуждалась общества московских поэтов, не входила ни в одну из многочисленных поэтических группировок и чрезвычайно редко выступала с чтением своих стихов.

Сохранилась афиша одного из таких вечеров в Политехническом музее. В субботу 11 декабря 1920 года Всероссийский союз поэтов под председательством Валерия Брюсова устраивал «Вечер поэтесс», на котором среди девяти участниц, не оставивших своего имени в поэзии, была и приглашенная Брюсовым Марина Цветаева. Не без иронии вспоминала она о своем появлении среди разряженных и манерных представительниц богемного стихотворчества. Нарочно облачилась в темное мешковатое платье, похожее на монашеское одеяние, перепоясанное широким кожаным ремнем. Военная сумка через плечо, коротко остриженные разлетающиеся волосы. Вышла на эстраду- в валенках и всем своим видом и манерой держаться выказывала презрение и к поэтессам, и к заполнившей зал жаждущей литературных скандалов публике. А стихи читала такие, что первоначальные усмешки скоро перешли в шумную овацию. Звучал голос настоящего поэта. Конечно, это выступление Цветаевой определялось вызовом литературному окружению, издавна присущим ей фрондерством.

Но если смотреть шире, за внешней, а порой и наивно выраженной фрондой нельзя было не почувствовать и более глубокой внутренней оппозиции новому строю жизни. Советская общественность не за-хотела ставить это в упрек ее действительно выдающемуся поэтическому дару. Как раз в эти годы Государственное издательство выпустило две ее книги: «Версты» и поэму сказку «Царь-девица», стихии ее по достоинству были оценены в печати.

В мае 1922 года ей было разрешено вместе с дочерью выехать за границу к мужу, Сергею Эфрону, оказавшемуся в рядах белой эмиграции. Бывший белый офицер, разочаровавшийся после разгрома Деникина и Врангеля в «белом движении», он порвал с ним и стал к этому времени студентом университета в Праге. По приезде Марины Цветаевой семья недолго жила в ближайших окрестностях чехословацкой столицы, а в ноябре 1925 года переехала в Париж.

Довольно скоро Цветаевой пришлось убедиться в том, что эмиграция, поначалу встретившая ее как единомышленницу, резко изменила свое отношение, почувствовав, что она разочаровалась в прежних своих взглядах и стала в оппозицию эмигрантскому окружению.

Цветаева не изменила своему призванию, писала много и вдохновенно, но все ее творчество перешло уже в иную, трагедийную тональность.

Даже более или менее либеральные эмигрантские журналы постепенно перестали печатать ее стихи. В первую пору пребывания за рубежом ей, правда, удалось издать несколько сборников, из них основные: «Разлука», «Психея», «Ремесло», — а через шесть лет и последнюю прижизненную книгу — «После России», включившую стихи 1922— 1925 годев. С этого времени ее поэтические произведения почти исчезают со страниц печати.

В одну из тяжких для себя минут Марина Цветаева с горечью писала: «...мой читатель остается в России, куда мои стихи... не доходят. В эмиграции меня сначала (сгоряча!) печатают, потом, опомнившись, изымают из обращения, почуяв не свое — тамошнее!» Так оно и было. Белоэмигрантская пресса объявила поэта вне своих законов, увидя в нем не только резкого обличителя своей мертворожденной среды, но и непримиримого врага черносотенства, расизма, фашизма. Всем своим поэтическим чувством Марина Цветаева противостояла силам реакции и смело говорила о своих симпатиях к новой, советской России. «Пишу не для здесь (здесь не поймут — из-за голоса), а именно для там — языком равных».

Тяжелой ценой далось ей это прозрение, потому что оно одновременно принесло ей чувство безнадежного одиночества, обрекло на жизнь во враждебной среде, на тоску по покинутой родине. Однако поэзия не покидает Марину Цветаеву, живет неразлучно с нею в полном тяжких лишений житейском быту.

Через двенадцать лет полунищенского существования она скажет в одном из частных писем: «Надо мной здесь люто издеваются, играя на моей гордыне, моей нужде и моем бесправии (защиты — нет)». И далее: «Нищеты, в которой я живу, вы себе представить не можете, у меня же никаких средств к жизни, кроме писания. Муж болен и работать не может. Дочь вязкой шапочек зарабатывает 5 франков в день, на них вчетвером (у меня сын 8-ми лет. Георгий) живем, то есть просто медленно подыхаем с голоду». Но тут же характерное признание: «Не знаю, сколько мне еще осталось жить, не знаю, буду ли когда-нибудь в России, но знаю, что до последней строки буду писать сильно, что слабых стихов не дам».

Так и было с ней всегда, во весь период ее многотрудной зарубежной жизни. Мужественно борясь с нищетой и болезнями, в обстановке полнейшего отчуждения от эмигрантских литературных кругов, страдая от морального одиночества, она не выпускала пера из рук, создавая стихи, поэмы, прозу, приведшие ее к вершине того, что мог дать ее яркий и неповторимо своеобразный талант.

В таком неустанно напряженном состоянии духа, отстаивая в мире рутины, косности, бесчеловечности право на свободу и независимость своего поэтического «я», дожила Марина Цветаева до страшных дней гитлеровской экспансии. На ее глазах была захвачена, растоптана фашистскими ордами близкая ее сердцу Чехословакия. С небывалой прежде силой прозвучали ее «Стихи к Чехии» (1938—1939), страстно клеймящие насильников, восславляющие мужество свободолюбивого чешского народа. Нарастание сил фашизма настолько потрясло ее душу, что возвращение к относительно мирной жизни казалось ей совершенно невозможным. Единственный путь спасения — это возвращение на покинутую родину. В 1939 году Марина Цветаева, после семнадцати лет бедственного пребывания за рубежом, получив советское гражданство, вернулась наконец на родную землю.

Марина Цветаева оставила значительное творческое наследие: книги лирических стихов, семнадцать поэм, восемь стихотворных драм, автобиографическую, мемуарную и историко-литературную прозу—* в том числе эссе и философско-критические этюды. К этому надо добавить большое количество писем и дневниковых записей.

Имя Марины Цветаевой неотделимо от истории отечественной поэзии. Ее сильный своеобразный лироэпический дар был угадан и отмечен уже первыми читателями и рецензентами.